В период второго расследования Кошелев был переведен в Ригу, а заключение по делу пришлось давать мне.
Сознание Фридлендера подтвердилось полностью: был установлен факт кражи револьвера, лавочник в точности подтвердил путь бегства, свинарня действительно оказалась местом, где убийца мог укрыться. К этим фактам прибавилось еще одно обстоятельство. Петров был женат на неинтеллигентной женщине, с которой, по ее собственным словам, он о гимназических делах никогда не говорил. Узнав о сознании Фридлендера, эта женщина явилась к следователю и сообщила, что за два, три дня до убийства к ним на квартиру приходил еврей-гимназист и о чем-то с ее мужем спорил. Такое явление было необыкновенным, и, расспрашивая о нем мужа, она узнала, что приходивший мальчик просил поставить ему переходную отметку и грозил самоубийством. «Но, — сказал Петров, — он меня так преследует, что раньше чем застрелить себя, наверное, убьет меня самого».
Если принять во внимание то заражающее влияние, которое оказывали на молодежь массовые террористические акты 1905–1906 годов, то представляется вполне вероятным, что столь мало значительное обстоятельство, как непереводная отметка, могло послужить поводом к убийству. Во всяком случае, при сознании Фридлендера, совпадавшим со всей обстановкой убийства, и при отсутствии каких-либо данных, изобличавших братьев Иоссельсонов, кроме разговоров на чердаке гимназии, единственно правильным было предание суду Фридлендера и прекращения дела в отношении Иоссельсонов. Такое заключение я и представил генерал-губернатору Меллер-Закомельскому. Он вернул его мне с резолюцией «не согласен».
По завету моего кавказского прокурора, мне следовало воспользоваться правом всякого прокурора отказываться от ведения дела в направлении, не соответствовавшем его внутреннему убеждению. Но завету этому я не последовал. Казнь двух юношей была слишком вопиющей нелепостью, и я боялся, что лицо, которое будет прислано меня заменить, отнесется к делу формально и не захочет вступить в пререкание с генерал-губернатором, требовавшим предания суду всех трех обвиняемых. Поэтому я сконструировал обвинение так, что убийство было задумано и организовано совместно братьями Иоссельсонами и Фридлендером, но осуществлено было только последним. Соучастники, не бывшие на месте преступления, наказывались на одну степень ниже тех, которые его совершили, и посему Иоссельсоны подвергнуты смертной казни быть не могли. Им грозила бессрочная каторга, но жизнь была бы спасена.
Мой расчет, что докладывавший генерал-губернатору гражданский прокурор не станет углубляться в конструкцию обвинительного пункта, оказался правильным, и подписанный генералом Меллером приказ о предании военному суду имел точную редакцию моего обвинения.
Радость успеха была, однако, преждевременной. Прочитав приказ, Кошелев, конечно, сразу понял смысл сделанного мною хода. Он явился к генералу Меллеру и заявил, что я его обманул. Вызванный прокурор-докладчик, перечитав доложенный им обвинительный вывод, согласился, что возможность повесить Иоссельсонов им исключается. Отменить собственный приказ Меллер не захотел, и тогда Кошелев предложил ему изъять ему все дело из Митавского суда и передать в Рижский. Со свойственным ему цинизмом он при этом не отрицал, что хотя суд и не вправе признать Иоссельсонов виновными в более тяжком преступление, чем то, в котором они обвиняются, но повешены они все-таки будут, а ответственность за это он берет лично на себя.
Прокурором в Рижском суде был полковник Хабалов38. В Латвии, вероятно еще и теперь живы сотни людей, спасенные им от кошелевской виселицы и с благодарностью вспоминающие этого мужественного человека.
После удаления Хабалова из Прибалтийского края генерал-губернатор Меллер вместе с Кошелевым преследовали его доносами, не стесняясь намекать в них на большие суммы, которыми по слухам оплачивалась его стойкость. Даже Государю Меллер докладывал о вредной деятельности Хабалова, но по рассказу присутствовавшего при этом военного министра Редигера39 Николай II, молча выслушав доклад, перевел разговор на другую тему.
За день до заседания я приехал в Ригу, чтобы ознакомить Хабалова с подробностями дела. Защитниками выступали: петербургский адвокат Зарудный40 и рижский Шабловский41. Первый из них впоследствии при Временном Правительстве стал министром юстиции, второй — главным военно-морским прокурором. Их рекомендации я обязан назначением Членом Чрезвычайной комиссии по делу о мятеже генерала Корнилова.