С Афона Антоний Печерский принес на Днепр благословение Святой Горы. Однако Русь не Греция, даже на широте Киева. Обитать в пещере под землей здесь – совсем не то что там, и аскетизм тут вдвойне суров. И закапываться нужно глубже от зимних холодов, и «вареная овощь» не круглый год на трапезе будет, и кости от подземной сырости стонут. Но и тут Антоний, а за ним и прочие печерские монахи находят способы утрудить себя еще более, еще жестче: едят один сухой хлеб, воду пьют помалу, а некоторые и спят только сидя, и затворяются на годы в крохотных пещерках, где едва можно развернуться, нельзя даже выпрямиться в полный рост. И не дают себе покоя в трудах молитвенных и физических.
Первые печерские монахи с пылом первохристианской эпохи взялись за наработку собственного аскетического опыта, добровольного страдания во имя Христа. У них не было других учителей, кроме переведенных древних патериков – житий египетских, палестинских, синайских отшельников. Они шли путем проб и ошибок на этом труднейшем пути, где подстерегают страшные духовные опасности – искушения и падения. Так, два раза они обжигались на попытках полного затворничества в пещере: два монаха, Исаакий и Никита, не сумели в итоге раскусить обман бесов и едва не погибли. В третий раз печерские отцы просто не пустили в затвор инока, высказавшего такое пожелание.
А кроме того, аскетическое монашество, средоточием которого стал Печерский монастырь, утверждало в древнерусском обществе совершенно новый тип социального поведения – смиренное уничижение. Невиданное прежде на Руси (и в полной мере расцветшее лишь триста-четыреста лет спустя, в эпоху исторической Святой Руси) явление прокладывало себе дорогу не без мук, с усилием продираясь «через тернии». Феодосию Печерскому в юности пришлось выдержать долгое нравственное противоборство с собственной матерью, боярской вдовой, не желавшей видеть сына в худых портах, за холопьей работой да еще с цепью на теле, надетой для укрощения молодой плоти. Не помогли вдове ни побои, ни оковы, ни мольбы – Феодосию был вполне ясен его жизненный путь. У игумена Варлаама начальный искус – брань, принятая от мира, – был не менее болезненный, хотя и более краткий. Тоже боярский сын, он приехал к пещере Антония в полном убранстве княжьего дружинника – на коне, в самых нарядных одеждах. Раздевшись, кинул всё к ногам монаха, подвел коня и сказал: «Вот прелесть мира, делай с ней что хочешь, а меня прими к себе». Антоний, уверившись в твердости намерений отрока, облачил его в иноческое одеяние. А затем явился разгневанный отец юноши со своими людьми. Они силой вытащили новоиспеченного пещерника на свет божий, без всякого почтения разогнали остальных монахов. Отрока одели в прежний наряд и повезли домой. Несколько раз он срывал с себя ненавистную одежду, был одеваем вновь и, наконец, связан. Через несколько дней боярину стало совершенно ясно, что сына не переубедить в его вдохновенном упрямстве. Родовой боярской чести пришлось понести большой ущерб…
В глазах крещеного мирянина, еще очень крепко повязанного по рукам и ногам традициями отживавшего родоплеменного строя, патриархально-языческого миропорядка, главным было не «надругательство» над собой, которое творили печерские отшельники. Главное виделось ему в том, что нестяжательность, целомудрие и смирение (в переводе на мирской язык – отказ от родовой чести, нищета, безбрачие и бездетность) отныне возводились в жизненный принцип. Для обывателя той поры, которому прежняя вековая традиция велела всеми силами стремиться к сытости, нарядности, чувственности, плодовитости, – деяние вопиющее. Если перевести на современный язык, монахам инкриминировали «антисоциальное поведение».
Монашество, бывшее на Руси до появления Печерской обители, ставило себя в обществе несколько иначе. Чернецами, жившими в собственных кельях при церквях, становились люди обеспеченные, от имущества они полностью не отказывались и на бедняков, желавших монашеского подвижничества, смотрели пренебрежительно, как то рассказано в Житии Феодосия Печерского. А потому, кроме князя, никому не было дела до этих городских «отшельников».
История, подобная той, что произошла с юным Феодосием или с Варлаамом, в тех или иных вариациях повторялась несколько раз. Мир еще долго не мог смириться с тем, что его отвергают. Первым же из князей это сделал в 1106 году Святослав Давыдович Черниговский, уменьшительно – Святоша. Бывший при нем лекарь немало досаждал князю, умоляя воротиться из монастыря в мир: и братьям твоим, мол, в большую укоризну нищета твоя, и сумасшедшим тебя-де почитают, что сидишь здесь на куче мусора и не имеешь где голову приклонить, и бояре твои пеняют на тебя, что лишил их славы и чести. А Святоша ему в ответ: «Если ни один князь не делал так прежде меня, то пусть я послужу примером им». (И слова его сбылись очень скоро, в том же столетии.)