Врач откинул одеяло и я увидел своё исхудавшее тело. Впрочем, никаких других изменений я в нём не заметил. Я ожидал увидеть многочисленные шрамы, но кожа была ровной и гладкой и, хотя стояла зима, загоревшей. Вероятно, пока я лежал в коме, мне проводили сеансы физиотерапии. Конечно, в рядовой больнице никто не стал бы со мной так нянчиться. Меня обслуживали на полную катушку. Вот уж действительно: повезло так повезло.
У врача с собой было несколько блестящих металлических инструментов, которые я тут же окрестил «набором палача» — с их помощью он проводил различные таинственные манипуляции над моим телом, стучал молотком, втыкал длинные тонкие иглы, проводил по коже острым предметом, похожим на отвёртку и всякий раз спрашивал про мои ощущения. Я по-прежнему не чувствовал ни рук, ни ног. Туловище и голова реагировали на раздражение, хотя несколько вяло. Врач внимательно посмотрел на меня, покачал головой, потом сказал, что я слишком рано вышел из комы, может быть, всё ещё образуется — пару недель меня подержат в палате, а потом, если психиатр признает меня вменяемым и не случится никаких ухудшений, направят на выписку. Вы пока отдыхайте, — предупредил он. — Но всё-таки подумывайте о том, как обустроить свою будущую жизнь за пределами больницы.
Когда врач вышел, в палату опять проскользнул Сергей. Это меня очень заинтересовало. Почему от меня отказалась Маринка, почему рядом со мной нет никого из друзей, а этот человек, которого едва ли я мог бы назвать приятелем, он всего лишь сослуживец, не больше — почему он дежурит в моей палате? Я вырос прямым и открытым парнем, как того и желал мой отец, поэтому я просто спросил Сергея о том, какую нужду он имеет во мне, беспомощном и бесперспективном уёбном обрубке. Мухин тоже мужик честный, он не стал юлить, он сразу мне объяснил, что интерес его ко мне вполне меркантильный, но обоюдовыгодный, не хотелось ему мне сразу об этом говорить, но раз уж я спросил…
В общем, оказалось, что Сергей — многодетный отец-одиночка. У него не один, как у всех, не два, как у самых отважных, а целых три ребёнка, стремительно подгребающих к своему совершеннолетию. Мухин не сумасшедший, просто его жена родила тройню и умерла через неделю от какой-то невыявленной вовремя и развившейся в её утробе инфекции. Героический мужик Сергей, он не отказался от детей, а решил воспитывать их сам. Чтобы не цеплялись ювеналы, по законам которых каждому ребенку полагалась отдельная комната, он произвёл сложный квартирный обмен, в результате из двух однокомнатных — своей и жены — он сделал небольшую, но вполне уютную трехкомнатную квартиру, с приличного размера кладовой, которую он оборудовал под свою спальню. Зато у каждого из детей, как и полагалось, было своё собственное помещение с окном и отдельным входом. Всю жизнь Сергей пахал на работе, вечера проводил с детьми — им полагалось четыре часа непосредственного родительского внимания, а по ночам халтурил, разгружая ящики с хлебом на кондитерской фабрике. Когда он спал и как справлялся со всем этим — уму непостижимо. Но за двадцать пять лет он накопил, изворачиваясь и влезая в долги, 30 кусков еврази на три места на кладбище и 50 — на квартиру. Свою трехкомнатную — он разменял (по хорошему знакомству) на две однокомнатные. Жильём дети были обеспечены. Но самому Сергею жить было негде. Один из сыновей хотел его взять к себе, но ведь понятно, что парню двадцать пять, жениться пора, а как втроём в одной комнате? В общем, это не вариант, Мухин честный человек и ущемлять в правах своих детей не собирается. Когда со мной случилось несчастье и стало известно, что я вряд ли смогу сам себя обеспечивать, Сергей понял, что ему улыбнулась удача — если я только соглашусь взять его в квартиранты, — а уж он оплатит мне квартиру, питание, медикаменты, обеспечит (пускай только по вечерам и в выходные, но всё-таки домашний уход) — нам обоим это выгодно, не так ли? Сослуживец смотрел на меня сдержанно, но я понимал, что он с нетерпением ждёт моего решения. А я поражался тому, что пятнадцать лет проработал с ним бок-о-бок и, оказывается, совсем не знал. Как всё-таки люди умеют прятать свои проблемы от чужих глаз! Но вот теперь мы оба в беде, и мне, действительно, нужны будут и деньги после выписки, и уход. Даже если бы у меня был выбор, я бы всё равно согласился — просто потому, что сам теперь зависел от всех, а от меня — никто. И для меня казалось важным, что я хоть для кого-то представляю собой огромную ценность.
В общем, если принимать мои обстоятельства как обыкновенные, то всё складывалось, как нельзя лучше. Оставшиеся две недели мной по плотному графику занимались врачи, гипнологи, массажисты и физиотерапевты всех мастей. Даже прикреплённый к институту китайский мастер цигун испробовал на мне свое мастерство. Однако, при любом раскладе консилиум вынес неутешительное резюме — шансы на моё выздоровление минимальны. В любом случае, мне рекомендовали ежедневно выполнять упражнения лечебной физкультуры, проходить глубокий массаж, заниматься интеллектуальной деятельностью, чтобы в мозгу образовывались новые нейронные связи, мне также очень желательно разнообразить своё общение с окружающими для того, чтобы не утратить социальные навыки, без которых моё сознание быстро деградирует, и хотя бы пару раз в неделю мне надо бывать на природе. Да, и насчёт лекарств… Оказалось, врачи не знали, буду ли я испытывать серьёзную боль за пределами института. Сейчас в моей крови находилась изрядная доза обезболивающих, но на воле я должен буду следить за тем, чтобы не злоупотреблять ими и по возможности регулярно чередовать. Принимая наркотики, я могу подсесть на них так, что мне будет требоваться постоянно всё большая доза, пока их концентрация в крови не станет смертельной. Есть медикаменты, блокирующие сигналы боли, идущие к мозгу, но мне они не показаны, так как моё тело и без того не очень дружит с головой. А анальгетики вредны для печени и не столь эффективны… В общем, если боль вернётся, её нужно будет держать в узде — не давать измочалить моё сознание, но и совершенно избегать тоже не следует — во всём нужно знать меру: и в боли, и в обезболивании. Такие вот дела…