— А я думал, ты спал, — одобрительно ухмыльнулся Гоцман.
— Я аж до дачи Ковалевского успел смотаться, — не без гордости заметил майор. — Грузовики, все три — и «Боргвард», и «Мерседес», и «студер» — принадлежат артели мыловаров. Но за рулем сидели совсем другие люди.
— Угнали?
— Если бы!.. Забрали. Притом не силой… Удостоверение показали, уголовного розыска. Мол, для оперативных надобностей… Человека, что совал им корочки, они со страху не запомнили. А вот внешность одного из водителей, что увели машины, запомнили. Коротко стриженный, щербатый, среднего роста… Ничего тебе этот словесный портрет не напоминает?.. Сенька Шалый — знакомое имя?
— Вспоминаю, — отвел глаза Гоцман. — Бежал недавно…
— Два часа назад его нашли у моря. Как говорят у вас, немного неживого… Пять легких огнестрельных ранений в руки и ноги, одно тяжелое — в ногу и одно смертельное — в голову… Системы оружия разные, последний выстрел сделан из «парабеллума»… Теперь сложи. Родю убивают здесь, в стенах УГРО. До этого сбегает Сенька…
— Он не от нас сбежал, а из тюрьмы, — перебил Гоцман.
— Все равно, — досадливо отмахнулся майор. — Машины забирают, размахивая удостоверением…
— Ну, ксиву можно и подделать.
— Хорошо! — упрямо кивнул Кречетов. — Прибавь сюда, что, как ни сунемся мы за Чеканом, а его нет. И еще!.. Если Фиму убил не Родя, так, значит, за ним шли. А кто знал, что Фима занимается расследованием?
Гоцман в задумчивости отошел к окну.
— Знали-то за это многие. Он пол-Одессы поднял…
— И тем не менее сложи все вместе, — настаивал Кречетов.
— Та я уже сложил, — вздохнул Давид. — Всю ночь голову ломаю… Главное, конечно, Родя…
— Нет, Давид, — покачал головой Кречетов. — Главное, что рядом с нами предатель.
В комнате повисла тишина. Ее по-прежнему нарушали только смех и галдеж милиционеров, толпившихся у турника. Ударов волейбольного мяча и рева мотора слышно не было — все, даже Васька Соболь, смотрели, как лихо крутил «солнышко» низкорослый Лужов. «Действительно здорово, — подумал Гоцман, машинально наблюдая за сценой из окна. — Сгруппировался и сделал выход на спину. Это сложно. Молодец… А Сеньку, выходит, раскололи свои же».
— Все ж были на квартире. И Довжик, и Тишак, и Якименко…
— Так это может быть и человек из другого отдела. И Арсенин, и Черноуцану…
Лужов продолжал бешено крутиться на турнике.
— Во дает! — восхищенно выкрикнул кто-то из зрителей.
— Но дверь-то в шкаф была закрыта, — произнес Гоцман, не отводя глаз от турника. — И Охрятин…
В следующий момент он резко повернулся к Кречетову. Глаза Давида блестели.
— Закрыта, закрыта… Ни хрена она не была закрыта! Ах ты!..
— Думаешь? — недоверчиво протянул майор. — Так Охрятин же божился…
— Нет! — перебил Гоцман. — Помнишь, когда мы только подвели Родю, Охрятин просто сильно дернул ее, она и отворилась… Ах ты!
Отпихнув растерявшегося Кречетова, он выскочил в коридор. Из-за двери послышался его крик:
— Дежурный! Фонарь, быстро…
В маленьком кабинете Арсенина, пропахшем лекарствами, под портретом генерала Бурденко сидел, хлебая суп из алюминиевой миски, Охрятин. Увидев вбежавшего Гоцмана, он жалобно съежился, зажав миску между коленями, и стал похож на медведя, которого обложили охотники.
Но тяжело дышащий Гоцман смотрел не на него, а на Арсенина.
— Где тело Роди?
— Уже увезли, — пожал плечами врач. — В морг.
— Где протокол осмотра?!
Арсенин приподнялся, начал перебирать бумаги на столе, но Гоцман нетерпеливо махнул рукой:
— Андрей, подожди!.. Линия удушения шла назад? Или назад и вверх, к затылку?
— Назад и вверх… А что?
— То есть душили сверху, так?!
— Так, — недоумевающе кивнул Арсенин.
— Свети, свети, — приговаривал Гоцман дежурному, топтавшемуся с фонарем. — Во-он туда, на потолок.
Они с дежурным, сопя и пыхтя, пытались поместиться вдвоем в крошечном каменном закутке. Наконец, убедившись, что это невозможно, Гоцман вырвал из рук милиционера фонарь и направил его луч на низкий пыльный потолок.
И как он мог не различить раньше этот еле заметный след от армейского сапога?.. Может быть, сыграло свою роль то, что следы от сапог не так уж часто оказываются на потолке?.. Гоцман скрипнул зубами и погасил фонарь.
Кречетов следил за тем, как Давид набирает телефонный номер. Резко, рывками. Потеребил нос — то место, где недавно был пластырь. И еле заметно подмигнул Кречетову.
— Дежурный?.. Гоцман говорит. Там, на пустыре, у турника, гужуется конвойный Лужов. Взять наряд и доставить этого акробата ко мне. Не просто срочно, а ноги в руки и бегом во весь опор!
Смотреть, как обыскивают Лужова, сбежалась вся опергруппа. Это не понравилось Гоцману, и через минуту в коридоре остались только милиционеры из задержавшего Лужова наряда и Кречетов. Лужов, красный и распаренный после турника, растерянно переминался с ноги на ногу, явно не понимая, что происходит.
— Крест, товарищ подполковник. — Милиционер, обыскивавший задержанного, показал Гоцману найденный в кармане Лужова маленький крестик.
— Опа!.. — с недоброй ухмылкой помотал головой Гоцман, взвешивая крестик на ладони. — А шо ж ты его на шее не носишь, а?
— Ну, я ж комсомолец, — пожал плечами Лужов. — А это так, от бабки осталось.
— От родной, значит, бабульки осталось?.. И без шнурочка?
— Была цепочка, так порвалась давно, — вздохнул Лужов.
— От ты ж скажи, — цокнул языком Гоцман. — Ну-ка, присядь, благообразный…
Лужов удивленно посмотрел на него, но подчинился. Гоцман, взглядом приказав старшему наряда помогать, подхватил его под мышки. Вдвоем они с трудом втиснули задержанного в нишу под потолком каменного шкафа. И без того невеликий Лужов, казалось, уменьшился в размерах раза в два, но каким-то чудом уместился в крохотном пространстве.
— Не запачкался, акробат?.. — брезгливо осведомился Гоцман, когда Лужова извлекли наружу, и нашел взглядом Кречетова: — Ну шо, Виталий, ты понял?.. Он же там сидел, его и не видно было. Придушил Родю. А потом, когда мы тута засуетились, выскочил и…
Лужов с неожиданной силой рванулся из рук державших его милиционеров. Кречетов среагировал по-фронтовому — сунул под нос задержанному пистолет:
— Не дергайся!..
— Погоди, Виталий, — тронул его за плечо Гоцман. Этим моментом и воспользовался Лужов…
Чудовищным обратным сальто он вывернулся из рук охранников, ногой выбил у Кречетова пистолет, схватил его на лету и выстрелил в лицо старшему наряда. Инстинктивно бросаясь на пол, Гоцман почувствовал, как дрогнул горячий воздух в миллиметре от его виска — это Лужов выстрелил в него. «Окно, — успел подумать Гоцман, дальше он действовал без мыслей, автоматически. — В конце коридора открыто окно… Сейчас туда рванет». Вдвоем с Кречетовым они навалились на Лужова, зажав его руки словно клещами. Но конвойный продолжал отбиваться с невиданной для его небольшого роста силой и упорством. Отбивался как профессиональный, хорошо обученный боец. В армии такому не учат.
На звуки выстрелов в коридор сбежалось пол-управления. Но стрелять никто не решался — Лужов во время борьбы умело прикрывался телами Гоцмана и Кречетова. Наконец он мастерски сбил с ног майора, отбросил Гоцмана ударом сапога в челюсть и бросился, как Давид и предполагал, к распахнутому окну.
— Не стрелять!.. Живьем!.. — держась за подбородок, заорал Гоцман в тот самый момент, когда лучший стрелок управления Леха Якименко, тщательно прицелившись, нажал на спуск своего ТТ…
Лужов вскрикнул, выронил пистолет, но тут же схватил его левой рукой. Якименко, зло оскалившись, выстрелил еще раз, Лужова отшвырнуло на подоконник. Теперь обе его руки повисли плетьми, гимнастерка стремительно набухала кровью, кречетовский пистолет тупо звякнул о каменный пол. Закусив нижнюю губу от боли, Лужов тяжело перевалился через подоконник. Гоцман, пролетев полкоридора в длинном прыжке, ухватил его сапог, не давая убийце упасть. Но удержать не сумел…