…Штехель с коптящим бензиновым факелом в руках осторожно двигался по низкому коридору катакомб, время от времени сверяясь с нарисованными на стенах маленькими меловыми стрелочками. Ему не часто приходилось спускаться в этот запутанный подземный город, вернее, целую страну - протяженность одесских катакомб приближается к трем тысячам километров, с ними не сравнятся ни римские, ни парижские. Откуда-то, видимо, из боковых штолен, иногда явственно тянуло морским ветерком, и тогда пламя факела начинало трепетать. Дымный огонь время от времени выхватывал из тьмы надписи на стенах. Под одной из стрелочек, с которой сверился Штехель, было коряво выведено: «Господи, спаси мою душу», под другой - деловитое предостережение дореволюционного горняка, видимо маркшейдера: «Кондицюннаго доломита на второмъ уровне нетъ!»
У одного из поворотов Штехель запнулся, осторожно оглянулся по сторонам. И неуверенно шагнул в огромную каверну, выдолбленную в толще ракушечника. В подземной комнате царила полная тьма, он поднял факел повыше. И тут же вздрогнул - прямо над его головой вспыхнула электрическая лампочка.
- Хорошее место, - раздался за его спиной искаженный подземной акустикой голос Академика, и Штехель снова вздрогнул. - И электричество есть. И путей отхода много… Это Зеркальная Фабрика. Даже название этому залу придумали…
Академик, одетый в штатское, сидел в большой нише, выдолбленной в камне над входом в подземную комнату. Распрямился и легко спрыгнул вниз.
- Вот здесь, на этом самом месте, - напыщенным тоном экскурсовода произнес он, обводя руками пространство, - 21 октября 1942 года московский чекист Абрамов двумя пулями в висок убил одесского чекиста Кузнецова… Потом тот же Абрамов убил сошедшего с ума чекиста Литвинова. Ну а 18 февраля 1943 года, когда сам Абрамов заполнял дневник, его выстрелом в висок убил чекист Глущенко… Весело, правда?… Я свидетель… Эх, кино на этом материале бы снять… Но… ведь никто никогда об этом не узнает. Будут рассказывать сказки об отважных подпольщиках, крошивших румынских оккупантов и стойко державшихся на допросах. А о том, что отважные подпольщики буквально теряли рассудок от голода, холода и темноты, о том, что сами, по собственной инициативе шли на контакт с противником и стреляли друг другу в висок - этого никто никогда не расскажет. Потому что… кому это интересно, правда?… Что в этом поучительного?… Где героизм, спрашивается, и патриотизм советского человека?…
Кречетов зло рассмеялся.
- Они и меня бы убрали… После провалов лета сорок второго одесские подпольщики разоружили всех, кого в начале войны прислали из Москвы. И постепенно убирали, одного за другим… Вражда между москвичами и одесситами была с самого начала, об этом я позаботился. А поводы были пустячные. Взял кусок хлеба не вовремя - расстрел… Потом уже пошли убийства на почве нарушений психики. Тяжело все же здесь безвылазно. Особенно когда наверху румыны и… не знаешь, когда все это кончится…
- Но… не убрали ведь? - рискнул поддержать разговор Штехель.
- Не убрали, - холодно глянув на него, подтвердил Кречетов. - Как-то ночью так захотелось их взорвать к чертовой матери! Еле сдержался… А в результате - нервный срыв. Из чего вывод - не надо себя сдерживать. Старика-психиатра нашли?
Штехель ткнул ненужный факел в стену, гася его.
- Пока нет. Он, скорее всего, уехал из города…
- Когда ничего не можешь сделать, убеди себя, что ничего делать и не надо, - ухмыльнулся Кречетов и прошелся по Зеркальной Фабрике, разминая затекшую спину. - Правда, Штехель?
- Вы, я вижу, в хорошем настроении?…
- В самом поганом, - кивнул Кречетов. - Женщина моя плачет от каких-то предчувствий. Сам бы всплакнул с удовольствием, да не выходит… Ну, какие новости?
Штехель отвел глаза:
- Разведчики уезжают. Около тридцати человек сегодня отбыли во Львов и Симферополь…
- Поездом?
- Так точно.
- Еще что?
- Еще что? - потер лоб Штехель. - Этого, Платова, из Киева… проверили, как вы сказали. Арестовали под видом контрразведки. А он… всех положил.
- Сколько было человек?
- Трое… Людишки серьезные. Всех положил.
- Значит, не очень серьезные, - невнимательно обронил Кречетов, в задумчивости бродя по подземной комнате.
Он остановился в дальнем углу, куда почти не доходил свет лампочки. Штехель невольно съежился, наблюдая за высокой черной тенью, неспешно покачивавшейся на стене.
- Гладко! Слишком гладко! - донесся из угла приглушенный голос Академика. - И Гоцмана взяли, и разведчики уезжают, и Жуков учения объявил…
- Какие учения?
- Войсковые, - коротко пояснил Кречетов. - Весь одесский гарнизон за два дня должен убраться в Молдавию. Думаю, недели на полторы. Плюс гэбэшники из двух областей.
- Может, это шанс? - неуверенно спросил Штехель.
Кречетов вышел из темного угла, сунув руки в карманы.
- Гладко, - снова процедил он, пристально глядя на собеседника. - Гладко все!… Значит, так! - Голос его стал жестким и требовательным. - Нужно отследить погрузку войск. Только не попадитесь на фуфло: уехали, значит, действительно уехали! Сколько человек? Какая техника? На сколько дней взяли провианта? Сколько угля погрузили в тендеры паровозов? Уехал ли сам Жуков?… В общем, по полному кругу, с перепроверкой…
- Ясно.
- Если они действительно уйдут из Одессы… - начал Кречетов, но тут же оборвал себя: - А что этот Платов, из Киева? Пострелял твоих ребят и спокойно гуляет по городу?
- Прамек сказал ему, что это проверка.
- Или он сам догадался… - задумчиво протянул Кречетов. - Проверь его еще раз.
- На чем?
- У Гоцмана сынок приемный есть. Мишка Карась… Только чтобы сам! Без помощников! А Чекан пусть приглядит за ним. Понял?…
Штехель, мрачно нахохлившись, молчал, уставившись в землю.
- Не слышу! - резко окликнул Кречетов.
- Да понял я, понял…
В запущенной части парка на Фонтанах, больше похожей на лес, небольшая компания пацанов занималась интеллектуальным отдыхом, а попросту говоря, швыряла камни с обрыва в только им понятную цель. Время от времени они начинали спорить, видимо, о том, кто дальше или точнее метнул снаряд.
Запыленный черный «Адлер» остановился на заброшенной аллее, в тени каштанов. Платов, вынимая из-за пояса пистолет и засовывая его в карман, обратился к усатому водителю:
- Который?
- Кажется, вон тот… шо слева… Курносый такой.
- Что значит «кажется»? - хмыкнул Платов. Шофер прищурился.
- Точно, он…
Из замаскированного в густых зарослях бурьяна «Доджа» были отлично видны и Мишка, и Платов. Толя Живчик ткнул пальцем в сторону:
- Чекан, гляди…
Тот посмотрел в указанном направлении и спокойно кивнул:
- Не суетись. Пусть работает…
…Платов, насвистывая, неспешным шагом приближался к пацанам, стоявшим на обрыве. На ходу стянул с головы кепку и вяло обмахивался ею. Мишка Карась, обернувшись, внимательно взглянул на него. Платов рассеянно улыбнулся, щурясь от режущего глаза блеска озаренного солнцем моря. Но Мишка продолжал смотреть на него - тревожно и пристально.
А между тем к пацанам с разных сторон уже бежали, задыхаясь, не меньше десятка вооруженных автоматами милиционеров во главе с Якименко. Они бежали молча, почти бесшумно, и Платов не сразу заметил их.
Дальнейшие события в парке разворачивались очень быстро. Платов в два прыжка оказался рядом с Мишкой, вырвал из кармана оружие и мгновенно, вертясь волчком, сделал четыре выстрела, заставив бегущих сбавить темп, а некоторых и залечь. Мишку он умело держал перед собой, закрываясь им, словно живым щитом. Пацан отчаянно бился, стараясь вцепиться в лицо, но у него это почему-то не получалось. Остальные сначала замерли в остолбенении, а потом бросились врассыпную.
Милиционеры открыли огонь. Но стреляли одиночными и скорее для острастки - целиться в Платова, прикрывавшегося Мишкой, никто не решался.