Эту колыбельную бабушка Нерея напевала ей теплыми ночами на Майорке.
И ребенок уснул. Они остались наедине с пустыней Данакиль, среди песков, соли и застывшей лавы.
Она давно уже перестала попрекать мир. Подобно женщине в первый год замужества, которая в собственном доме упрекает мужа в невыполнении прежних обещаний, Марина в начале работы волонтером ставила всему миру в вину нарушение его собственных обещаний.
Вскоре после того как ей перевалило за двадцать лет, она с чудесной наивностью данного возраста полагала, что человечество изменится к лучшему. В тридцать стала страстной правозащитницей, совмещая работу врача с активной борьбой со всемирной несправедливостью. Прежде всего, за права женщин – вроде только что умершей у нее на руках и той, что продолжала жить на ее же руках.
Однако наивность двадцатилетней и напор тридцатилетней с возрастом ослабевали, уступая место безмятежности и умеренности. А теперь Марина стала женщиной зрелой, преданным своему делу профессионалом, отдававшим без остатка свое сердце каждому пациенту и стремившимся лишь оказать посильную помощь, улучшить жизнь каждого из этих людей. И осознавать, что спасти, уберечь только что появившегося на свет эфиопского младенца гораздо важнее любой борьбы, требований, просьб, петиций и призывов к наднациональным организациям, которые правят миром.
Ее наручные часы показывали в то утро двадцать минут восьмого. Жара становилась удушливой, и Марина вернулась в клинику со спящим младенцем на руках. Взглянула на девочку, и она показалась ей красавицей, темно-смуглой, худющей и лысенькой. Спала безмятежно. Марина присела, не сводя с нее глаз, и ощутила покой, который излучают спящие новорожденные. Измученная, она прислонилась головой к стене и позволила умиротворенности овладеть собою. Но через открытую дверь вдруг различила размытые, возникающие из марева красноватой земли, незнакомые силуэты женщин. Наверняка родственники девочки, подумала она с облегчением. Погладила ее по щечке. И представила, как передает младенца другой женщине. Снимет с тельца зеленую простынку и обернет его красивыми яркими тканями, которые носят африканки. Она подумала о жизни, ожидающей этого человечка. Конечно, в любви к сиротке недостатка не будет. Афары – добрый и заботливый народ, обожающий своих детей. Оставшись без матери, она будет пользоваться любовью остальных членов племени, отца, теток, бесчисленных двоюродных братьев, бабушек, подруг матери. Ведь в Африке заботу о детях разделяют все женщины, образующие клан. Они непременно помогают друг дружке.
Хотя у Марины не было детей, она нередко размышляла о материнстве европейских женщин, превративших рождение и воспитание ребенка в синоним одиночества в своих чистеньких городских квартирах. На манер материнства ее сестры Анны в отношении дочери, уединившихся в беломраморном особняке площадью пятьсот квадратных метров, обращенном к бассейну с видом на море. Марина приучила себя не осуждать других, но считала: европейкам и африканкам есть чему поучиться друг у друга.
Нежно поглаживая щечку чернокожего ребенка в своих объятиях, она размышляла и о том, что девочку ждет тяжелая кочевая жизнь. Засушливая земля станет единственным пейзажем, доступным ее глазам. А другого она не увидит никогда. Температура воздуха – всегда выше сорока градусов. Подобно ветру, она всю жизнь будет кочевать в поисках источников воды, водрузив на спину циновки, которые служат пристанищем на любом клочке земли. Наверняка она не научится ни читать, ни писать, а будет доить коз, собирать хворост, молотить зерно, месить тесто. Но еще до всех домашних дел, когда ей исполнится всего два года, согласно древнему обычаю, на рассвете четыре женщины отведут ее под крону дерева. Повалят на землю. Двое будут держать за плечи, а другие раздвинут крошечные ножки и крепко ухватятся за них, чтобы повивальной бабке было сподручнее вы́резать клитор острым лезвием. Марина в задумчивости закрыла глаза, прижала тельце малышки к себе, стремясь защитить от всех невзгод.