И как никто другой, он понимает, что моя жена чувствует, но не может сказать сама себе: часто мы запрещаем себе переживать, отказываем в сочувствии, потому что знаем – пустив в себя сострадание, уже не сможем остаться в стороне.
Она не хочет любить этот камень и эту улицу, боится их полюбить. Не хочет знать про них. Она пытается сказать, что я уже дал всё, что мог, этому камню, тем далёким людям и даже самому себе. Но больше всего она не хочет однажды считать эту улицу своей. Боится, что когда-нибудь, выходя с дочерями с озера, скажет: «Давайте пойдём по папиной улице, а?»
И все всё понимают. Понимает и мужчина за окном, и девушка с коляской, и молодой человек, который я. Все всё понимают. Но никто не знает, как будет дальше. Коляска катится вперёд, мужчина задёргивает штору.
I
Интоксикация
Летом 2022 года я отправился на Донбасс с тяжёлым сердцем. Просто взял билет в один конец и поехал. Никуда и ни к кому. Позитивных ожиданий не было, скорее напротив. Но оставаться было невозможно. Остро давило предчувствие катастрофы. И ощущалось, как там, в краю шахтёров и металлургов, сгущается сейчас мировая история, определяя миру и мне лично дальнейшую судьбу. В этой мрачной неопределённости, тотально поглощающей все мысли, лучшее, что оставалось сделать, – оказаться внутри событий.
Когда-то я бывал в этих краях в роли репортёра собственного блога. Не столько из профессиональных перспектив, сколько из побуждения видеть правду своими глазами. Не стал изобретать нового способа и в этот раз. Лишь устроившись в Донецке, наутро поехал на самый краешек, в недавно освобождённый рабочий городок, вооружившись фотокамерой. Ловить нерв времени.
Опустевшие дома грустно взирали пустыми глазницами, хрустела под ногами грунтовка, наросшая поверх древнего советского асфальта. Несколько кварталов пятиэтажек перемежались россыпью частного сектора, где-то вдалеке перекликались гаубицы, а поблизости – псы. Присутствие людей лишь чувствовалось, на улицах не было ни души.
Частным домикам повезло остаться почти не потрёпанными. Лишь заборы и крыши посечены осколками. Бой здесь был скоротечен. Возле одного из домов увидел старушку. Платок, на руке полотенце. Можно сказать, нарядная. Дверь калитки открыта. Я остановился.
– Вы з управы? – спросила она с чётким украинским акцентом.
– Нет, – не сразу поняв, ответил я. – Просто.
Некоторое время она молчала, без стеснения разглядывая меня.
– Помер дид. Вэсь. Вчора выдвэзлы, – поведала наконец.
Я стоял, не зная, что сказать.
– Это из-за..? – повёл рукой в сторону далёких отзвуков фронта.
– Та ни. Що вы. Час такэ, – хотела сказать ещё что-то, но подёрнула плечами и сухо смахнула из-под глаз. – Заходьте.
Типичная хата с парой маленьких комнат и просторной кухней. Бабуся указала на табурет перед клеёнчатым столом, приглашая сесть. Окна побиты. В углу иконки. Полутьма. Наверное, света нет. Пока лето, ничего страшного.
Хозяйка не торопясь поставила на стол тарелку с перцами, стакан и маленькую рюмку. Потом, кряхтя, достала из шкафа мутную громадную бутыль и налила подозрительной жидкости обоим по трети. Кажется, придётся помянуть деда. Страшновато. Как бы не травануться. Не хватало ещё интоксикации.
Подтверждая мои мысли, она взяла рюмку, указала на стакан. Что ж. Кивнул, выдохнул, глотнул немного. Ишь, блин. Закашлялся. Крепость обычная, но больно смердячий самогон. Бабуля тоже лишь пригубила, перекрестившись.
– Это почему у вас так? – спросил я, разглядев вдруг выбоины на потолке и стенах. Кухня оказалась постреляна изнутри. – Штурмовали, што ль?
– Нии. Так ось, – протянула она и неопределённо махнула рукой.
Погрела в руке рюмку, чуть отпила, отвернулась. Я сидел спокойно, зная – этих только качнуть на разговор, дальше не остановишь. И точно:
– Они, захистники, у нас стоялы. Дуже вежливо всё, заботылись навить о нас. Я ж сама с Хмельницкаго и ось один, Петро, командыр их, высокый, ладный таке, видный чоловик. Он усё приговаривав: «Вы, мамо, справжняя украинка, не таки як тутошнии щуры, – она внимательно посмотрела на меня, поправила платок и продолжила: – Петро дуже гарный був. Справжний лыцарь. Прям подивлюся на нёго – ну точно як козак Мамай. Тильки бандуры не выстачает. Але гитара була. А дид плеснет горилки, да як ёму крыкне: “Эй, козак Мамай, мене не замай!” Эх, весело жилы».
С улыбкой всплеснула руками, сокрушённо покачала головой.
– Заглядывав к нам, питал, спрашивав, треба ли чого. На ридным с им размовлялы. Було, що я бойцам готувала ыжу, суп або вареникы. Нормально жилы.