Под ногами шуршал и скрипел гравий: хр-шу, хр-шу… Свод неба озаряли все более близкие зарницы.
– Почему вы пришли на встречу с нами? Если все равно?
Нервное движение плеча:
– Какая разница! Надо же чем-то занять вечер.
– А, ну да, ну да…
А что бы ты хотел, парень, подумал Глеб. Тебя-то самого, что понесло на рандеву? Гм, если бы знать. Нет, конечно, при желании можно всему найти объяснение, только стоит ли? Пошел – и пошел, принять как факт, и просто впитывать реальность. Тем более что и самому тоже надо бы чем-то заполнить вечер. Девчонка занимательная, сама из себя – сплошные очки. Да еще молчит все время. Чего молчать-то, раз пришла? Пришла и говори, молчать нет времени. Послушать каждый рад, слушанием особенно не перетрудишься.
Линия, будто уловив его мысли, сняла очки и неожиданно взяла его под руку. Лицо ее сразу сделалось ближе и привлекательней. Глеб разглядел еще, так ему почему-то показалось, что у нее лицо человека, нуждающегося в поддержке. Подумав так, он даже расправил плечи и поиграл мускулами – не ахти, впрочем, какими.
– Устала, – оправдываясь, сказала девушка и вздохнула. – А ты сам откуда?
– Я военный.
– Так я и думала, представь! Вот говорят же, что здесь много военных, и все они…
– Да нет, не в том дело! – Глеб перебил ее, не дослушав. – Сегодня же День авиации, наш профессиональный, между прочим, праздник.
– Ах, ты не понял… Я о другом…
Глеб почувствовал досаду. А досада, как известно, чувство быстрое и жаркое.
– А ты, – спросил он торопливо, – ты откуда?
– Из Свердловска…
– Ах, из Свердловска! Вот уж где никогда не бывал. Хочешь, я опишу тебе, каким представляю себе твой город?
Линия кивнула. И напрасно, ее согласие уже не имело значения. Потому что Глеба понесло. Что значит, понесло? О, это чудное состояние духа, как говорит Жванецкий, когда ты весел и умен одновременно. Когда ты ощущаешь себя центром вселенной, новоявленным Цицероном – и все подвластно тебе и твоему красноречию. Когда ты паришь.
Обидно только, что так редко такое случается.
– А-а, Свердловск! – вещал Глеб. – Город, проросший в тайге. Она обступает его со всех сторон, и даже на улицах, в скверах и парках растут ели, пихты и лиственницы. Бульвары заросли кедрами, а возле Горкома стоят четыре кедра и две секвойи. Там до сих пор в Медной горе живет хозяйка, а в каждой семье имеется про запас кусок малахита, и каждый уважающий себя мужчина пытается изваять из него цветок. Цветок никому не дается, даже кубок выходит не у каждого, поэтому ваяют бутыли и бутылки. И ругают Данилу-мастера, что никому не оставил секретов мастерства. А заодно с Данилой перепадает и еще кое-кому. По заслугам! Там круглый год ходят в меховых дохах, собачьих треухах и унтах. Там сообща лепят пельмени и морозят их в джутовых мешках. Медведи там гуляют по центральным улицам, а когда трамваи примерзают к рельсам, пассажиров развозят по адресам на собачьих и оленьих упряжках. Да какое! Трамваев там отродясь не бывало. Метро как-то начали строить, так и то по глупости – не проверили, что вечная мерзлота внизу. Там в городском саду до сих пор бьют белку в глаз, и она валится с ветки прямо в забитые снегом фонтаны. Там все, даже дети и бабушки, курят трубки, и через одного начинают день вместо кофе со стакана питьевого спирта, что по восемь рублей бутылка. Не видала? Я видел: есть!
Они уже давно выбрались за окраину поселка, дошли до следующей остановки, возле развилки шоссе, и вновь уселись там на скамейке. Пахло внутри, кстати, вполне сносно, что в плюс – можно было сидеть.
Небо к этому времени уже совсем навалилось черной грудью на земное пепелище и всасывало в себя дымы тлевших внизу жизней. Беспрестанно грохотало и швырялось по окоемам оранжево-бордовыми сполохами. Кое-где уже шлепались в пухлую теплую пыль редкие виноградины капель. Но нет, совсем не то сегодня было обещано природой!
Через дорогу светились огни в доме у Любки, в котором две другие девушки сняли комнату на месяц. Галина вскоре ушла, завернувшись в свое пончо – как жаль, что не случилось в этот раз третьего кавалера. Сашка прижал свою подругу к забору под ворохом перевалившихся через него вишневых веток. Изредка от них доносились приглушенные голоса, похожие на воркование, и смешки Любки.