Первой — всем на удивленье — заявилась меньшая дочь с мужем-артиллеристом. На реактивном самолете из Иркутска прилетела. Часом позже — эти, с шахт, приехали: Семен с женой и детьми, и дочь с мужем. («Приехали бы раньше, но автобус с шахты до Бобрик тихо шел».) Объявились братья и сестры Лукерьиного мужа— тоже все с детьми. Так что народу съехалось много. Хоть и лето, тепло, а на улице гостей не положишь. Пришлось у соседей приезжих определять. Полпорядка под постой заняли.
Все съехались — хоронить бы самый раз.
А Вани-Ванятки — Лукерьиного любимца — нет и нет. День ждут — не едет. Другой… И другой на исходе, а Ивана Семеновича все нет. Люба, жена Алехи Голована, послала ребят на станцию, справиться, не случилось ли на линии крушения? Дежурный по станции, телефонистки — все кругом липяговские, все знакомые — говорят: нет, аварий на линии не было, поезда вовремя проследовали.
Сидят родственники, ломают головы: уж не беда ли какая стряслась с Ваняткой? И телефона, как назло, у него нет. Семен предлагает телеграмму с уведомлением послать; Алеха Голован сам готов за ним махнуть. А бабы сидят и, словно кукушки, в один голос:
— Хоронить надо.
— Ить, третий день пошел.
— Лето, ить…
Но как «хоронить», когда Ванятки нет. Если б еще кого-либо не было — иное дело. А без Ивана Семеновича, самого прославленного из липяговцев, Петух, старшой, хоронить не хотел.
Решили еще день подождать.
А наутро разразилась такая гроза, что о выносе и речи быть не могло. После грозы похолодало. Решили хоронить завтра — может, Иван все-таки приедет?
Но Ванятка так и не приехал.
Проводили Лукерью в последний путь без него.
Хорошо проводили — с музыкой, и не на машине везли, как иногда случается, а от избы и до самой могилы на руках несли. Всю могилу цветами засыпали.
Схоронили бабку Лукерью, помянули, как оно положено по русскому обычаю.
Утром на другой день еще все спят, не придут в себя с поминок-то, а Ванятка тут как тут! Подкатывает он на своей «Волге», да не один, а и жена, и дети с ним. Ванятка, понятно, в избу сразу. А в избе — гости. Кто где приткнулся, там и спят.
Иван старшого брата, Петуха, разбудил — и к нему:
— Где мать?
Петух с похмелья почесал голову, оглядел брата мутними глазами:
— Прости, Иван, схоронили без тебя.
— Как так «схоронили»?! Я ж прислал специальное предупрежденье.
— Ждали. Да нельзя было доле, — оправдывался Петух. — Лето ведь. Жара. А ты где застрял?
— Поехал новой дорогой, через Каширу, — объяснил Ванятка. — Думал, что тут ближе, скорее доеду. А оказалось, что мост через Оку еще не готов. Стал объезжать — случилась поломка. А вчера под Пронском весь день сидели. Знаешь, какой был ливень!
— A-а… и у нас… — Петух зевнул.
Услыша голос Ванятки, проснулись и остальные родственники. У всех был заспанный и как бы виноватый вид. Почесывая затылки и зевая, они подходили к Ивану Семеновичу, здоровались.
Ванятка стоял посреди избы. На нем был дорогой коричневый костюм, белая накрахмаленная сорочка с галстуком. В левой руке он держал зеленую велюровую шляпу, снятую при входе. Теперь, войдя, он огляделся, не зная, куда ее повесить.
Следом вошла жена его Антонина Павловна с детьми.
Петух засуетился, подставляя дорогим гостям табуретки.
— Опоздали?! Я так и знала. — Антонина Павловна устало опустилась на табурет.
— Ничего! — бодро проговорил Ванятка, вешая шляпу на гвоздь, вбитый в тесовую переборку чулана.
Повесив шляпу, Ванятка причесал гребенкой волосы, подул на расческу и, убирая ее обратно в нагрудный карман, добавил:
— Я приехал проститься с матерью. Раз схоронили без меня — придется открыть могилу.
Никто не нашелся, что сказать в ответ. У всех будто языки отсохли. Может, у иноверцев или в больших городах каких и принято так поступать: вчера похоронили человека, а сегодня обратно откапывают. Но у нас, в Липягах, такого еще не было. Оттого-то все поначалу и онемели. Петух даже рот открыл, услышав этакое из уст своего ученого братца!
Раньше других в себя пришел Семен, шахтер.
— Не дело говоришь, Иван! — Семен-то ему. — Теперь не воротишь мать. Только взбаламутишь все село. Разговору потом не оберешься.
— А мне наплевать на разговоры! — отрезал Ванятка. — Я затем и приехал, чтобы отдать матери последний долг.
— Оно так, конешно… Но, Иван Семенч… — вступился и опомнившийся Петух. — Не принято у нас. Не было, сколь живу, такого.
— Не было, так будет!
— Твоя воля, Иван, — сказал Петух. — Но прежде надо посоветоваться с Алехой Голованом. Он у нас в начальстве партийном ходит. Порядки знает.
— Это иной вопрос! — согласился Иван. — К Алексею я сейчас заеду. Вот только багажник бы мне разгрузить.
Петух с Ваняткой вышли на улицу.
Ванятка приподнял крышку багажника и, подавая Петру венок из пальмовых листьев, сказал наставительно:
— Неси. Только, гляди, поосторожней.
Петух взял венок в руки и понес в избу, разглядывая его на ходу. Проволока такая, словно обруч, а на ней нанизаны ярко-зеленые продолговатые листья, — не то из бумаги, не то из клеенки. Наверху бантом завязана лента, чем-то схожая с той, что бабы приносили от попа. На ленте была надпись: «Матери — от горячо любящего сына»…
Петух нес венок осторожно, на вытянутых руках, боясь задеть им за косяк двери. А следом за ним, покряхтывая от натуги, шел Семен с ящиком «столичной». Ванятка вошел в избу последним, он нес корзину, доверху набитую всякими закусками.
Клава, жена Петуха, засуетилась, накрывая стол к завтраку. Но Ванятка от еды отказался.
— Вы готовьте тут, а я сейчас! — сказал он.
Он сел в машину и поехал к Алехе Головану.
Братья и их жены в тревоге стали ждать: а ну как и Алеха не устоит? Не разубедит Ванятку.
Алеха был дома. Мастерил забор. Уж на что парторг наш, Голован, и тот не сразу понял, что надумал ученый его шурин. А уяснив, с чем приехал к нему Ванятка, долго тер ладонью здоровенный свой лоб.
— В принципе это можно, — проговорил наконец Алеха. — Но, как человек, любящий тебя и мать твою, — не советую. Все-таки нехорошо как-то. Неуважительно к другим людям, свершившим обряд. Хоть, конечно, ты — человек уважаемый, известный. Однако и тебе противопоставлять всем себя одного не советую…
— Я приехал проститься! — оборвал его Ванятка. — Я должен раскопать. Меня не интересует, что скажут другие. Меня интересует лишь юридическая сторона дела: имею я право или нет?
Алеха развел руками.
— Я не юрист, — сказал он, немного погодя. — Если тебя интересует юридическая сторона дела — ищи председателя сельсовета. У него все печати и вся власть у него…
О председателе сельского Совета Алеха вспомнил не без умысла. Мол, пусть поищет его Ванятка. Небось побегает весь день туда-сюда в поисках власти — образумится.
Алеха думал, что Ванятка все равно, что баба какая-нибудь липяговская. Та, конечно, пока добредет до Хворостинки, глядь, в сельсовете председателя нет: захватил кто-нибудь пораньше или в район вызвали. Пока бегает туда-сюда — передумает десять раз. Голован не учел одного— с кем он имел дело. А имел он дело не с какой-нибудь бабой и не с иным мужиком нашим, каким-нибудь тюхой-матюхой, — а с москвичом, с цивилизованным человеком!
Разузнав, где живет председатель, Ванятка поблагодарил зятя за совет и тут же — в машину. Ры-ры стартером — и покатил.
Алеха выпил из ушата кружку холодной воды и пошел к шуринам. Не успел он переступить через порог, а Ванятка — вот он — за ним следом!
И не один, а вместе с председателем сельского Совета Серафимом Грачевым.
О Грачеве, нашем сельском председателе, стоило бы рассказать поподробнее. Незаурядная личность — сельский наш голова! Может, и осталась на все Липяги одна такая! Был еще Чеколдеев. Но тот был хворостянский, и к тому же, после того как его прогнали из колхозных председателей, он как-то сник, даже в весе ополовинел.