Не знаю, как в других селах, а у нас в Липягах к учителям, да и вообще ко всей интеллигенции, отношение такое: каждый сверчок знай свой шесток. Вам, мол, поручено ребят учить — учите, а в колхозные дела носа своего не суйте. Без вас как-нибудь справимся! Боятся они, видать, чтоб сора кто из избы не вынес…
Только при Иване Степановиче по-иному было — и учителей всегда на актив звали. Коммунистов в Липягах немного, — Иван Степанович считал, что все они должны работать сообща.
Хорошее было то время — жаль, что недолго оно продолжалось.
А как объединились с хворостянскими — так актив большой стал, и нас, учителей, снова звать перестали: на свой шесток усадили…
Актив долго что-то на этот раз заседал.
А после актива — общее, значит, собрание собрали.
Я люблю наши собрания. Правда, я никогда вам не рассказывал о них. Да и теперь не собираюсь. Их невозможно пером описать. Я и не пытался делать это. Не хватало еще, чтобы на собрании сидеть с тетрадкой и карандашом!.. Но не в этом дело: посадите вы десять стенографисток— и тогда они не запишут всего. Главное они не запишут: духа наших собраний, настроения.
Не знаю, с чем бы это сравнить то впечатление, которое производят наши собрания. Пожалуй, вернее всего будет, если я скажу, что собрания в Липягах напоминают чем-то концерт. В некотором роде, конечно.
В городах на концерты ходят не только затем, чтобы послушать музыку, но и затем, чтобы других людей посмотреть и себя показать. В Липягах концертов не бывает, а поглядеть на других и себя показать и липяговцам хочется. Оттого у нас любят собрания.
Вот собрались все — нарядные, оживленные. Ну, конечно, не такие уж нарядные, как, скажем, любители музыки в филармонии, но все-таки. Все-таки не на ферму, силос коровам разносить, а в клуб, на люди пришли! Потому каждый норовит лучшее надеть.
Липяговцы — народ не то чтоб уж очень хвастливый, однако и прибедняться не в их характере.
Гляжу, и Бирдюк свою дымом прокопченную робу снял, сидит впереди меня — в новом ватнике, побритый, приглаженный. Рядом с кузнецом Таня Виляла. Не сразу и признаешь: так красит женщину наряд. Привык видеть Таню в замызганной телогрейке, а тут сидит молодка в пальто деми, цветастый полушалок с головы сняла, откинула на плечи. Будто невзначай откинула, а на самом деле с расчетом. В мочках ее маленьких ушей поблескивают серьги из чешского стекла. На них, на эти серьги, то и дело Глазок с соседнего ряда поглядывает…
Все тут: и дед Печенов, и Стахан, и сестрица моя, Марья. И все будто на десяток лет помолодели.
А Евдоким Кузьмич, крестный мой, тот и вовсе как на смотру. Разве что каски пожарной не хватает до полного парада.
Хворостянские мужики и того наряднее — им перед соседями прибедняться не к лицу: собрание-то в их клубе! У них и зал побольше, повместительней нашего.
Собрались, одним словом, ждут. Девки и ребята пересмеиваются, шушукаются. Старички покряхтывают, почесывают бороды, самокрутки смолят.
Бабы ругаются на курильщиков:
— Хватит вам. И без того хоть топор вешай!
— Ха-ха… Мы тебе вентилятор со сцены, от начальства, умыкнем.
Посмеялись острословы и тотчас же затихли:, на сцену начал президиум восходить. Человек двадцать их. Лесенка, что на сцену ведет, узкая, и они гуськом-гуськом, друг за дружкой, по очереди, взбирались на нее и растекались по сцене. Собравшиеся приглядывались к каждому из них. Все знали, что на отчетно-перевыборном собрании президиум вообще-то полагалось бы выбирать. Но поскольку собрание было не обычным, а скорее торжественным, то президиум согласовали раньше, в рабочем порядке. Никто против этого не возражал.
— О, концерт большой будет! — обронил кто-то из мужиков.
Я взглянул на сцену — и верно: сам начальник производственного управления поближе к дирижерскому пульту пробирается. Прошел, протиснулся, оглядел зал и — стук-стук — карандашиком по графину с водой.
— Внимание, товарищи!
Зал затих.
— Товарищи! — продолжал он. — Сегодня у нас, тружеников колхоза «Путь к коммунизму», необычное собрание. Есть мнение заслушать сначала отчет правления артели и доклад ревизионной комиссии. А потом уже поговорить о самом существенном. О том, как нам с вами жить дальше.
— Ясно!
— Тогда предоставляю слово товарищу Чеколдееву. Прошу, товарищ Чеколдеев.
Чеколдеев, председатель наш, сутулясь, подошел к трибуне. Это представительный человек — высокий, статный. Председатель наш говорит не спеша, складно. При этом он левую руку кладет на трибуну, а правой всякие фортели перед носом своим выделывает. То машет ею вверх-вниз, то вперед ее протянет, потрясая.
Он и теперь не спешил. Разложил листки доклада, уперся левой рукой в фанерную трибуну и пошел, и пошел.
По словам председателя выходило, что в нашем колхозе все гладко.
— Колхоз «Путь ж коммунизму», — говорил Чеколдеев, — многоотраслевое, механизированное хозяйство. Как и у всякого хозяйства, у него есть определенные успехи и, скажем прямо, определенные недостатки…
И, уткнувшись в бумаги, председатель чуть ли не целый час, как у нас говорят, докладал о сдвигах и успехах. Сдвиги он относил за счет своего дальновидного руководства, а о недостатках сказал глухо, сославшись на неблагоприятные климатические условия.
Слушали председателя с прохладцей. Все доклады Чеколдеева походили друг на друга; понаслышались об этих успехах и сдвигах. И доклад ревизионной комиссии тоже слушали зевая. Кого не усыпит скучный набор цифр долгов и невозвращенных ссуд.
Только и оживился народ, когда объявили прения.
У нас в Липягах перерывов на собрании делать не принято. Прервешься, а потом — ищи-свищи! — никого не соберешь. Оттого у нас прения сразу же после докладов идут. А поскольку докладать коротко у нас не умеют, то к тому времени, когда настают прения, в клубе духота такая, что невмоготу. Поэтому все липяговцы убеждены, что прения — это от слова преть. Как разопреют все, разморятся от духоты, так и настанет время открывать пренья. С преньев никто не уйдет. Каждому интересно: кто что скажет?
Первым в прениях слова попросил Володяка Полунин. После отставки с поста председателя Володяка на некоторое время, как говорится, отошел от активной общественной деятельности. Преподавал в школе, и все. А теперь вроде бы снова стал активизироваться: на собраниях выступать, лекции о вреде религии читать и т. д.
Вышел на трибуну Полунин, пригляделся к залу, незаметно извлек из кармана бумажку с наброском речи, разгладил листок.
— Ишь, нотки пристраивает, — заметил Авданя. — Сичас главная музыка начнется.
— Тс-ш-ш!.. — зашикали на Авданю бабы.
Володяка начал издалека, с истории. Он сказал, что с самых первых шагов преобразования деревни партия постоянно уделяла большое внимание укреплению колхозов опытными кадрами. Он сослался при этом на пример посылки на село двадцатипятитысячников. Он рассказал о первом председателе нашего колхоза — шахтере Чугунове, замечательном человеке и организаторе.
Покончив с историей, Володяка продолжал, многозначительно повысив голос.
— Товарищи! — сказал он. — Исходя из собственного опыта, я знаю, какое огромное значение имеет личность председателя для подъема отстающего хозяйства. Можно оказать, что председатель — это все, товарищи! Липя-говцы помнят, каких успехов достиг наш колхоз при моем личном руководстве… Не будем говорить о причинах, побудивших меня к уходу. Все знают их. Этой причиной, в частности, было объединение. После укрупнения во главе хозяйства встал товарищ Чеколдеев. Товарищ Чеколдеев имеет опыт, но надо прямо сказать, что он недостаточно общался с массами… Поэтому я, товарищи…
Говорит, словно глухарь токует. Не слышит, как в зале нарастает глухой шум: