Я поглядел на Лузянина, потом перевел взгляд на зоотехника, сосредоточенно занятого делом, и как-то очень ясно понял, что сделал Лузянин за короткое время своего председательствования. Я понял, что главное его достоинство как руководителя состоит в том, что он быстро умел найти обрыв в человеческой душе; он умел быстро найти, соединить оборванные концы. И вдруг она начинала светить — погасшая лампочка!
Вот хоть тот же Евгений Иванович. Кем он был при Володяке или при том же Чеколдееве? Зоотехник был при них мальчиком на побегушках. Только и вспоминали о нем, когда требовалась сводка в район: сколько скота в хозяйстве да каков надой? А заведет он разговор о чем-нибудь серьезном, председатели от него руками отмахивались: мол, без твоей науки обойдемся!
Оттого и попивал он.
Лузянину говорили люди, что толку из зоотехника не будет. Но Николай Семенович чужим словам не поверил. Он позвал к себе зоотехника, потолковал с ним, послушал, что тот о деле скажет. Лузянин любил выслушивать людей. Просто талант у него был такой! Сядет напротив собеседника, голову ладонью подопрет и слушает. Не перебьет ни разу, не поправит; лишь изредка, будто ослышался, спросит: «А?» — и тут же: «Так, далее…» И будто дел у него нет иных. К телефону его позовут, а он: «Потом, потом! Объясните, что я занят…» Обедать пора — так он и обедать не уйдет до тех пор, пока человек все ему не выложит.
Послушал Лузянин Евгения Ивановича: толковый специалист, правильные вещи предлагает. А зоотехник вот о чем говорил. Он говорил, что пора покончить с текучкой. Что надо работать с перспективой. Отобрать лучших коров, выделить их в отдельную группу и из поколения в поколение улучшать стадо. Для этого необходимо ввести искусственное осеменение, строгий рацион в питании.
— Хорошо, — сказал Лузянин. — Так и делайте. В чем нужна будет помощь, заходите ко мне в любой час дня и ночи.
С этого дня будто подменили Евгения Ивановича! Пить он совсем бросил. Некогда стало. Не хватало времени, чтоб управиться с делами на ферме. Всю зиму он с пунктом осеменения бился: отгородил себе комнатку в новом коровнике, побелил ее; раз пять ездил в город за микроскопом и другим оборудованием. И такое доверие Лузянин зоотехнику оказывал, что никто и ничего без согласия Евгения Ивановича на ферме сделать не мог.
Придут к Лузянину доярки:
— Николай Семеныч, отел скоро. Надо бы поддержать коров. Можа, откроем ямы со свеклой?
— А вы чего ко мне с этим? — скажет в ответ Лузянин. — У вас на ферме зоотехник есть. С ним такие дела решайте.
Такое доверие не то что радовало, а просто воодушевляло Евгения Ивановича. Встретив меня, он расскажет обо всех своих делах и непременно вздохнет с огорчением:
— Как жаль, что Алексей Иванович не дожил! Вот он-то бы развернулся теперь!
— Да, — скажу я и вспомню не только об агрономе, но и об отце своем, Василии Андреевиче. Уж он-то наверняка пришелся бы по душе Лузянину. Они, как мне кажется, из одного теста слеплены… Была у них лишь одна разница: отец без огня горел, а Лузянин, горя сам, умел еще зажигать и других людей…
— Горит? — перебил мои размышления Бирдюк.
— Горит.
— Так, далее…
Но Лузянин умел подбирать ключик не только к одному отдельному человеку, но и к любой государственной организации. Иной председатель или директор, чтобы достать сотню листов шиферу, гору бумаг испишет — туда и сюда, во всякие рай и обл… А наш председатель бумаг не любил писать.
И слов лишних не говорил, и бумаг плаксивых не писал, а дело делал.
Если я расскажу вам, как он наших шефов-железнодорожников уговорил, чтобы они нам водопровод помогли сделать, то вы не удивитесь. На то они и шефы, чтобы помогать!
Однако помощь помощи рознь. Три километра стальных труб — это не какая-нибудь сотня кирпича!
Станция наша с Липяговки воду берет. Издавна так было. У Подвысокого сделана запруда; возле нее, в тени ракит, красное кирпичное здание — насосная. И день и ночь дымок из трубы насосной: пых-пах! — пыхтит движок. Движок насос вертит; тот воду из запруды забирает, по трубам на станцию гонит. Там, на станции, водопроводная башня. Из высокой башни вода самотеком бежит в колонки: и в те, из которых люди пьют, и в те, из которых в тендер паровозы воду набирают.
Лет сорок так было. Станционный поселок настолько разросся, что воды стало не хватать. Решено было построить новый водопровод. И, как говорят сантехники, не одну нитку, а две: бытовую и деповскую. Потому как паровозам нужна иная вода, чем людям. Людям нужна вода очищенная, а паровозам — с прибавкой каустической соды, чтоб накипи в котлах было меньше.