Нынче трудится вместо него.
Ох и умница,
честное слово!
Видно, знали,
назначить кого. —
Говорит он спокойно,
несложно
О тревожном и сложном труде…
На таких вот товарищей можно
Положиться всегда и везде.
Не такие ли парни, бывало,
Без парадных, заученных фраз
Шли туда, где их смерть поджидала,
Где они выживали не раз!
Хорошо и спокойно с такою
Грубоватой, но верной роднёй…
Обнял молча его я рукою,
Он мне руку пожал пятернёй.
Про человека Ивана Головина[2]
Рукав наполовину укорочен.
Отвоевался.
Кончена война.
Упрямый подбородок оторочен
Щетиной медной у Головина.
Движенья замедляя постепенно,
Мучительным предчувствием ведом,
Поднялся по безжизненным ступеням
Туда, где жил когда-то управдом.
Нажал плечом на выцветшую дверку,
Переступил обшарканный порог…
Поднял глаза слезящиеся кверху…
Узнать Головина
старик не мог.
Потом узнал.
Но радость — как усталость.
Присел на койку,
руки уронил…
— Квартира за тобой, сынок, осталась,
Квартиру я, конечно, сохранил…
Как тихо за окном.
Как тихо в мире!
Как тишину нарушит управдом?
Ведь знает он,
что дело не в квартире
И что пришелец спросит не о том.
Солдату бы сейчас скорее надо
Поведать, не скрывая ничего,
Что унесла голодная блокада
И жинку,
и детишек у него…
Да как отыщешь нужные слова-то?
Таких и нету в русском языке…
В кулак сомкнулись пальцы у солдата
На левой,
на единственной руке.
Он понял всё. Сказал:
— Давай не будем… —
Потом добавил несколько нежней:
— Квартиру же
отдай хорошим людям,
Да тем смотри, кому она нужней. —
Он повернулся по-солдатски чётко,
И тут,
от возбуждения дрожа,
Из комнаты соседней
вышла тётка,
Грудаста,
крутобёдра
и свежа.
Заверещала:
— Стойте, бога ради!
Неужто не варит у вас чердак?
За так отдать квартиру в Ленинграде?!
Чудак!
Какой, однако, вы чудак! —
У старика сцепились брови хмуро,
Как в лютой драке рыжие коты.
— Чего ты понимаешь в людях,
дура!
О людях не таким судить,
как ты!
Таких людей, как он,
война ковала.
А ты… чего ты знаешь о войне?
В тылу
гнилой картошкой торговала,
К тому же по завышенной цене.
А Головин по лестнице спускался,
Не слыша и не видя ничего.
Спокоен с виду…
Кто бы догадался,
Какое нынче горе у него!
Привычный труд. Товарищей забота.
Не пропадёшь: одет, обут и сыт,
К тому ж на людях,
в гомоне завода,
Душа больная меньше голосит.
А чтоб не выпил вечером, скучая,
Он чашку одиночества до дна,
Его зовёт к себе на чашку чая
Заботливая женщина одна.
Она не из красавиц.
И к тому же
Не молодость за инеем волос.
Имеет сына, потеряла мужа.
Перенести блокаду довелось.
Она слегка похожа чем-то внешне
На гостя своего — Головина.
Не потому ли он так смотрит нежно,
Когда чаишком балует она?
Одна судьба связала их обоих.
Они давно уж запросто, на «ты»…
На розовых дешёвеньких обоях
Цветут зимой весенние цветы…
У них сейчас такие отношенья,
Что ошибешься, как ни назови:
Серьёзнее, чем просто увлеченье,
Не дружба —
и рассудочней любви.
Такие отношенья — не для свадьбы,
Венчания, помолвки, загсы — чушь!
Такие чувства правильней назвать бы
Родством недальним двух тревожных душ.
Вот почему однажды
угловато
Сказал он без ненужного «люблю»:
— Сынка растить одной-то трудновато.
Не возражаешь, если пособлю? —
И женщина доверчиво и мудро
Кивнула молчаливо, как всегда…
Без лишних слов он перенёс наутро
Нехитрое добро своё сюда.
А вечером