Выбрать главу

АМАДО НЕРВО

1870—1919

МЕКСИКА

Поэт, отмеченный славой «самого нежного и искреннего», Амадо Нерво провел свои детские и отроческие годы «в тихом городе, полном монотонности томной», где он и шестеро его младших братьев и сестер были окружены лаской любящих родителей. После смерти отца тринадцатилетний Амадо покидает родной дом. Учась в колледже и семинарии, а затем работая в адвокатской конторе, Амадо пишет стихи и рассказы и даже печатает их в местных газетах. Литературные интересы влекут его в столицу, где в это время «Лазурный журнал», основанный выдающимся мексиканским поэтом Мануэлем Гутьерресом Нагерой, сплотил вокруг себя лучшие литературные силы Мексики. Жилось в столице нелегко, но Амадо был счастлив: в «Лазурном журнале» вскоре были опубликованы его стихи, имя поэта сделалось известным в литературных кругах. В 1898 году Амадо Нерво выпускает лирические сборники «Черный жемчуг» и «Тайны». К тому времени он стал профессиональным журналистом: его статьи и очерки печатались в столичных газетах и журналах. В 1900 году Амадо совершил путешествие по Европе, некоторое время жил в Париже. Из Парижа он привез издание своих «Поэм»; одна за другой выходят его книги: «Героическая лира», «Голоса», «Сады моей души». Литературная слава не избавляла поэта от материальных затруднений; желая освободиться от литературной поденщины, он вступает на дипломатическое поприще и с 1905 по 1918 год живет в Мадриде. Испанский период оказался для него чрезвычайно плодотворным: кроме статей, литературных исследований, рассказов, им были созданы самые прекрасные страницы его лирической исповеди: «Вполголоса», «Безмятежность», «Недвижная возлюбленная» — «золотые плоды его зрелости, освещенные осенним солнцем». «Недвижная возлюбленная» увидела свет уже после смерти Амадо Нерво и была единодушно признана шедевром его любовной лирики. «С его смертью Америка потеряла самого глубокого и проникновенного из своих бардов, — отмечала латиноамериканская критика, — как поэт он выполнил самую высокую миссию: он объединил латиноамериканцев духом и языком своей поэзии».

Автобиография

Что о себе сказать вам? Я все написал — прочтите стихи мои и поэмы. В жизни моей нет событий; как у счастливых народов, как у матроны почтенной, нет у меня истории: жил жизнью обыкновенной. Милая незнакомка! Ответы мои будут кратки. С юных лет я искусству предался без оглядки: сдружился с гармонией, с рифмой — служанками Мусагета;[1] легко мог бы стать богатым, но выбрал жребий поэта. «А после?»                     «Любил и страдал я, знал радости и мученья». «И много?»                      «Вполне довольно, чтоб заслужить прощенье».

Первая страница

Я никогда ловить не стану взгляд тупого и надменного магната, выпрашивая денег и наград: я королевский пурпур видеть рад лишь на плечах горящего заката.

*   *   *

Уж лиловеет небо голубое, в торжественной агонии горит светило дня багрово-золотое, как будто на кровавом поле боя сверкает бронзой оброненный щит. Навстречу ласкам вечера открыться спешит цветок, невинный стан склоня, и перламутровая колесница луны взлетает в небеса — сразиться с еще сверкающей квадригой дня. Волшебный час! Над зеркалом лагуны взмывает альбатрос — и камнем вниз. Стволы дерев расчерчивают дюны, и листья пальмы, как на лютне струны, задумчиво перебирает бриз. Вдруг с вышины, где амфоры заката льют струи пламени на небосвод, стон прокатился — скорбная фермата… День умер, — невозвратная утрата! — вселенский хор отходную поет. Когда же вновь неутомимый зодчий создаст день новый и на звонкий брег метнет сноп стрел, сражая морок ночи, и звезды, побледнев, стыдливо очи прикроют золотой завесой век, и солнце вдруг блеснет из мглы туманной дарохранительницей в алтаре, земле даруя свет обетованный, — тогда природа зазвучит осанной вновь возрожденной жизни и заре.

Крылья

В гербе мексиканском — могучий и мрачный орел. Он терзает змею — символ зла — над гладью озерной, алмазно-прозрачной, где тень от нопаля[2] узором легла. Я помню, как в детстве увидел я знамя, когда на прогулку взяла меня мать: орел тот на знамени реял над нами… И я закричал, заливаясь слезами: «Хочу быть орлом, хочу в небе летать! Коль мы почитаемся перлом творенья, что ж крыльев творец не пожаловал нам?» «Не плачь, сын, — сказала мне мать в утешенье, — на крыльях других нас несет вдохновенье, за ним никогда не угнаться орлам!»