— Не положено. Фейсем не вышел. Хе-хе, — и захлопнул дверь так, что окна звякнули.
Степана Степаныча затрясло. Вспомнил он былые обиды. Как дергал его за хвост волк Вовка, как накручивал ему уши бык Борька, как мама ругала за съеденную капусту, которую он и не ел вовсе, а кочерыжки ему братья подбросили. И каждый раз он трясся и прятался под лавкой. Вот и сейчас он, директор «Капустной» Степан Степанович Трусов, как школьник Степка когда-то, сидел под лавкой с опущенными ушами, поджатым хвостом и трясся. Так его сторож Трезор Будкин и обнаружил.
— Гав-гав! Здорррово, Степан Степаныч, случилось чаво?
— Случилось, Трезор Шарикович. Устроилась ко мне на работу официанткой лиса Лизочка. И меня же и выгнала из моей «Капустной».
— Непорррядок! Ну, мы с этим живо разберрремся, — оскалил сторож зубы и направился прямиком в бывшую «Капустную». Поднял лай, рычит, на посетителей кидается. Выбежала на крики Лизочка:
— Кто такой? Чего лай поднял?
— Ты накой Степана Степаныча выгнала? Гав-гав! — огрызнулся Трезор Шарикович.
— А у вас ведь явный талант. К гавканью. Пойдете ко мне охранником? Плачу косточками.
— Каким таким охррранником?
— Ну, сторожем по-вашему, — пояснила Лизочка.
— А косточки сахарные? — завилял хвостом Будкин.
— Сахарные, сахарные. И конура. Отдельная, однокомнатная с удобствами. Ошейник именной. Идёт?
— Идет, — у Трезора Шариковича слюна закапала с высунутого языка.
— Тогда приступайте к своим обязанностям. Прогоните вон того нытика из-под лавки. Клиентуру мне тут распугивает. А не то как выскочу, как выпрыгну и превращу его в блюдо дня — зайчатину тушеную с капустой.
Вышел бывший сторож — новоиспеченный охранник Будкин, заглянул под лавку:
— Это самое, Степан Степаныч, сделай милость — пррроваливай.
Делать нечего — побрел Трусов куда глаза глядят. А навстречу ему — Петручио Кукеретти — знаменитый оперный певец и красавец по совместительству. Красный гребешок набекрень, хвост пестрый распушил, куриными ногами со шпорами вышагивает. Не раз он в «Капустной» концерты давал.
— Куд-куда, Степан Степаныч, путь держишь?
— Бедный я, несчастный. Взял на работу лису Лизочку. Она же меня из моей «Капустной» и выгнала. Теперь иду-бреду сам не знаю куда.
— Я твоему горю помогу. Никто не устоит перед моей неотразимостью, — и взмахнул гребешком.
Отправился Петручио прямиком в «Гамбургерную», бывшую «Капустную».
— Эй, Лиса, уходи отсюда подобру-поздорову!
— А то что? — у Лизочки даже хвост не дернулся.
— А не то натравлю своих фанаток. Будешь знать, как Степана Степаныча обижать, — нахохлился Петручио.
— Ха! Думаешь, твоих куропаток испугаюсь? Да я им все перья повыщипаю. Хорошо, что ты зашел — у нас как раз наггетсы закончились.
Петручио вылетел в окно и дал дёру — только шпоры засверкали.
— Неадекватная твоя Лизочка! Со звездами совсем обращаться не умеет, — прокукарекал Степану Степанычу на прощанье.
Еще пуще загрустил зайчик. Трясется весь. Нету сладу с лисицой. Даже лесные звезды для нее не авторитет. Где уж ему, крохотному зайцу, справиться. Ох, несправедлив этот мир.
Идет заяц невесел, голову повесил.
— Острожжжно. Смотри, куда идешь.
— Кто это? — Степан Степаныч скосил глаза.
— Я здесь, на цветке сижжжу. Не мни поляну, говорю, — на амброзии покачивалась пчела.
— Простите, я вас не заметил, — всхлипнул заяц. Слеза скатилась крупной горошиной и брызнула на пчелиные крылья.
— Что случилось-то? — отряхнулась пчела.
— Была у меня «Капустная». Пришла лиса Лизочка, устроилась ко мне на работу, да меня же и выгнала, — затряс усами Степан Степаныч.
— Так иди и верни свою «Капустную», — сказала пчела.
— Хорошо тебе рассуждать. А я кто? Зайчик. Душа у меня чуть что в пятки уходит. Я зверёк маленький.
— Разве размер имеет значения? Моя бабушка как-то слона напугала. Она у меня из экзотических, африканских пчел была. Да и я с медведями в нашем лесу строго. Пусть только сунуться ко мне в улей. Запомни: непобедимость внутри, — и хлебнула хоботком нектара.
У Степана Степаныча уши встали по стойке смирно, усы вытянулись поперечным шпагатом. Вспомнил он, как растил рассаду на подоконнике, высаживал ее в грунт весной, неистово боролся с гусеницами и слизнями, полол и поливал свой огород. Вспомнил, как зрели капустные листья, завязывались вилки, тугие, белоголовые.
С какой радостью открывал он свою «Капустную», шинковал, солил, тушил, мариновал, угощал гостей. Ах, как хрустела и благоухала капуста. Как счастливы и благодарны были посетители. И что, всему этому конец? Всю жизнь он так и будет трястись? Не бывать этому!