С трибун доносится экстатический вопль его матери.
В память о детском подвиге разматываются знаменитые ленты-эспандеры.
С порога доносится вопль барышни с морскими коньками, и она бежит распахивать окна, чтобы проветрить коттедж после провальной попытки Лишь развести огонь.
Однажды Артура Лишь уже номинировали на премию: она называлась «Литературные лавры Уайльда и Стайн[40]». О нежданной чести ему сообщил Питер Хант, его агент. Лишь, услышав что-то вроде «Уилденстайн», ответил, что он не еврей. Питер кашлянул и сказал: «Как я понимаю, это что-то для геев». Лишь был искренне удивлен; он полжизни прожил с писателем, чью сексуальную ориентацию никто никогда не обсуждал, как и его семейную жизнь. Назови кто-нибудь Роберта писателем-геем, он бы очень возмутился; по его мнению, это было все равно что подчеркивать важность его детства в Уэстчестере, штат Коннектикут. «Я не пишу о Уэстчестере, – говорил он. – Я не думаю о Уэстчестере. Я не уэстчестерский поэт», – хотя в Уэстчестере, судя по всему, считали иначе и даже повесили в Робертовой школе памятную табличку. Гей, еврей, чернокожий; Роберт и его друзья не проводили различий. Поэтому Лишь и удивился, что такие награды существуют в природе. «Но как они узнали, что я гей?» – поинтересовался он, стоя на крыльце своего дома в кимоно. Однако Питер уговорил его пойти. К этому времени они с Робертом уже расстались, и, не желая ударить в грязь лицом перед этим таинственным литературным гей-сообществом, он запаниковал и пригласил Фредди Пелу.
Кто бы мог подумать, что Фредди, которому тогда было всего двадцать шесть, окажется таким сокровищем? Мероприятие проходило в университетском лектории (повсюду плакаты: «Надежды – лестницы к мечтам!»), где на сцене, как в зале суда, стояло шесть деревянных стульев. Лишь и Фредди заняли свои места. («Уайльд и Стайн, – сказал Фредди. – Звучит как водевильный дуэт».) Все вокруг шумно приветствовали друг друга, обнимались и увлеченно беседовали. Лишь не видел ни одного знакомого лица. До чего же странно; тут его современники, его собратья по перу, а он никого не знает. А вот начитанный Фредди, наоборот, среди литературной элиты расцвел: «Смотри, Артур, это Мередит Касл; ты наверняка о ней слышал, она поэт-лингвист[41], а вон Гарольд Фрикс» – и так далее. Щурился на этих чудиков сквозь красные очки и с гордостью орнитолога называл каждый вид. В зале приглушили свет, и на сцену вышли шестеро членов комитета, некоторые настолько ветхие, что походили на автоматонов. Пятеро уселись на стулья, а шестой, лысый коротышка в темных очках, подошел к микрофону. «Финли Дуайер», – шепнул Фредди. Кто бы это ни был.
Коротышка поприветствовал собравшихся, и лицо его просветлело: «Скажу честно, я буду разочарован, если сегодня мы наградим ассимиляторов – тех, кто пишет как натуралы, кто делает из гетеросексуалов героев войны, кто заставляет гомосексуальных персонажей страдать, кто дрейфует вместе со своими героями по ностальгическому прошлому, игнорируя настоящее, в котором нас угнетают; я бы изгнал их из наших рядов, этих ассимиляторов, которые не хотят, чтобы мы о себе заявляли, которые в глубине души стыдятся себя, стыдятся нас и стыдятся вас!» Публика разразилась овациями. Герои войны, страдающие персонажи, ностальгическое прошлое – Лишь узнал эти элементы с ужасом матери, узнавшей фоторобот серийного убийцы. Это же «Калипсо»! Финли Дуайер говорил о нем. Маленький безобидный Артур Лишь: враг! Зал не унимался, и едва слышным дрожащим голоском Лишь пробормотал: «Фредди, надо убираться отсюда». Фредди удивленно на него посмотрел. «Артур, надежды – лестницы к мечтам». Но Лишь было не до смеха. Когда пришел черед номинации «Книга года», он уже лежал у себя в постели, а Фредди его успокаивал. Секс не задался; ему все время казалось, что с книжных полок на него взирают мертвые писатели, и это было все равно что заниматься любовью на глазах у собаки. Возможно, Лишь и впрямь стыдился того, что он гей. За окном хихикала птица. К слову, премию он не получил.
41
Поэты-лингвисты