(Длинная пауза.)
– Точно-точно-точно. – (Смех.) – Я не старец!
– Разумеется. Я сделаю себе пометку для следующего тиража. И, позвольте сказать, по фотографии вам не дашь и сорока. Все девочки в редакции от вас без ума.
(Длинная пауза.)
– Я не понимаю.
– Я говорю, все девочки в редакции от вас без ума.
(Смех.)
– Спасибо, спасибо, это очень, очень мило. – (Снова пауза.) – Я люблю ум.
– Да… В общем, звоните по любым вопросам.
– Спасибо и до свидания!
– Хорошего дня, мистер Лишь.
Какое счастье – наконец оказаться в стране, где он знает язык! После столь благоприятного поворота фортуны, принесшего в его руки увесистую золотую статуэтку (чреватую, правда, перевесом багажа), – которую он принял, как в тумане, под оперные вопли итальянских журналистов, – на крыльях успеха он прилетает в Германию. Прибавьте к этому: его непревзойденные познания в немецком и почетную должность профессора – и уже забыты заботы Gestern![49] Вот он болтает со стюардами, вот свободно изъясняется с пограничниками, словно бы почти позабыл, что до свадьбы Фредди всего несколько недель. Наблюдать за ним – истинное наслаждение, однако слушать его – сущая пытка.
Лишь начал учить немецкий язык в девять лет. Его первой учительницей была фрау Фернхофф, педагог по фортепиано в отставке, которая заставляла весь класс (то есть его, умную дылдочку из Джорджии Энн Гаррет и странно пахнущего, но милейшего мальчика Джанкарло Тэйлора) вставать с места и орать: «Guten Morgen, Frau Fernhoff!» в начале каждого урока, хотя немецкий стоял после обеда. Они проходили имена фруктов и овощей (дивные Birne и Kirsche, faux-ami Ananas и куда более звучная, чем «луковица», Zwiebel) и описывали свои препубертатные тела, от Augenbrauen до großer Zehen[50]. В старших классах они уже вели более утонченные беседы (Mein Auto wurde gestohlen![51]). Их новая учительница, неутомимая пышнотелая фройляйн Черч, носившая платья с запа́хом и цветастые шарфики, выросла в немецком квартале Нью-Йорка и часто рассказывала о своей мечте прогуляться по фонтрапповским местам в Австрии[52]. «Чтобы говорить на новом языке, – твердила она, – главное быть смелым, а не умелым». Но юному Лишь было невдомек, что очаровательная фройляйн никогда не бывала в Германии, а с немцами разговаривала разве что в Йорквилле. Ее подчеркнутая немецкость была сродни подчеркнутой гомосексуальности семнадцатилетнего Лишь. Оба лелеяли фантазию; ни один не воплотил ее в жизнь.
Смелый, но неумелый язык Лишь изрешечен ошибками. В лишьнианских устах мужчины превращаются в барышень, когда он по-дружески называет их Freundin вместо Freund; а поскольку ему свойственно путать unterm Strich и auf den Strich[53], у заинтригованных слушателей порой создается впечатление, будто он подался в проститутки. Сам он при этом совершенно слеп к своим ошибкам. Возможно, во всем виноват немецкий юноша по имени Людвиг, который жил в семье Лишь по программе обмена, распевал народные песни, воплотил в жизнь лелеемую фантазию и никогда не исправлял его немецкий – ибо кто исправляет то, что говорится в постели? А может, вина лежит на осевших во Франции восточных берлинцах, которых Лишь с Робертом повстречали в Париже, – dankbaren[54] старых поэтах, никак не ожидавших услышать родную речь из уст стройного молодого американца. А может, он насмотрелся «Героев Хогана»[55]. Так или иначе, по дороге из аэропорта в район Вильмерсдорф, где ему предоставили жилье, Лишь поклялся: в Берлине – ни слова по-английски. Разумеется, истинная трудность – это хоть слово сказать по-немецки.
Снова перевод:
– Шесть приветствий, класс. Я Артур Лишь.
Так началась его первая лекция в Берлинском автономном университете, где он будет преподавать следующие пять недель, а после выступит на публичных чтениях. Узнав, что он свободно владеет немецким языком, ему с радостью позволили самому выбирать тему курса. «К приглашенным преподавателям, – писал добродушный доктор Бальк, – зачастую ходит не больше трех человек. Уютно и душевно». Лишь раскопал лекции, которые читал когда-то в иезуитском колледже Калифорнии, прогнал их через программу-переводчик, и на этом его приготовления закончились. Веря, что писатели читают чужие творения, дабы заимствовать оттуда лучшие куски, свой курс он назвал «Читай как вампир, пиши как Франкенштейн». Название вышло, особенно в переводе на немецкий, весьма необычным. Наутро, когда приставленный к нему в ассистенты Ганс приводит его в класс, Лишь с удивлением обнаруживает, что не три и не пятнадцать, а целых сто тридцать студентов собрались послушать его экстраординарный курс.
52
Места съемок мюзикла «Звуки музыки» (1965) в Зальцбурге и его окрестностях, а также дом семьи фон Трапп, чья история легла в основу фильма.
53