– Ллантратов, Вы вот сюда, через проходную в столовую. Я ммигом. Только закажу ттётушке консоме диабль-пай и ппудинг нессельроде.
Из кухни послышались тёткины причитания. Идя в полумраке проходной комнаты на свет и голоса за портьерой, Лавр приметил, в углу на кровати кто-то зашевелился, забормотал. Всматриваясь в темноту, подошел, наклонился. Ребенок сонными глазами смотрел на него.
– Мама?
И тут же снова рыжей головенкой припал к подушке и, казалось, уже крепко спал, не просыпаясь. Лавру померещилось, будто он сам, желторотик, в своем доме, в своей кроватке видит сон о матери. На стуле возле висел кафтанчик, рядом лежала скуфейка.
– Вы что ттут? – налетел Костик.
– Тсс! А говорил, не обручен. У самого сын растет.
– А… у нас Толик, ссынишка иерея.
– Ну как там?
– Ррёбра целы. А ррука и челюсть заживут.
Лавр подошёл под благословение. Поцеловал священника в левое плечо. Отец Антоний тыкнул его пальцами в лоб и по макушке пристукнул, как осерчав. После приветствий и первых расспросов, помолясь, «ядят нищие и насытятся, и восхвалят Господа взыскающи Его, жива будут сердца их в век века», снова уселись за стол. В одном торце восседал Перминов, в другом – хозяин, по длинные стороны сели Костик с Лавром и инженер Колчин. Он и начал разговор, как обычно.
– Что там? Те еще?
– Тте.
– Они не торопятся, – вслед за другом откликнулся Лавр.
– Дело-то, похоже, невозвратное, – подтвердил Колчин
– Времена дико смотрят, – заключил священник.
– Как знать, как знать. И потопа Ной не ждал. Вот и я не ждал, а какой нынче четверток! Собираемся в круг! – профессор радостно передавал тарелки с ботвниньей, разливаемой Прасковьей Палной из фарфоровой супницы. – Присаживайся, тётушка, порадуемся вместе.
– Не серчай, Леонтий, к дитю пойду.
Старушка вышла. Убрали стопки и разлили теперь уже по бокалам красное вино.
– Ради встречи. С праздником! С четвергом!
– С четвергом!
– А чего бороды отпустили, молодёжь? Сынами вроде не обзавелись?
– Сынов не сскоро родить.
– А ты зачем вернулся-то? – в лоб спросил Колчин у Лавра.
– Как объяснишь… Мучило ощущение, будто там чего-то важного не сделаю. Тут нужнее.
– А… Наполеона убить! Сидел бы в своем хуторе возле могилок. Целее был бы – Лантратовская гордость. Своим умом прожить хотите, умники?
– Гордость не гордыня.
– Чего Ввы накидываетесь? Лично я считаю, ввсе мы нужны для одного ддела. Затем тебя нне существует.
– Костик, защита не требуется. Сам за себя отвечу.
– Тоже мне, защитник разукрашенный. За что бился?
– За ббалерину.
– Ух ты…форс давишь. Похвально.
– Так почему же я зря вернулся?
– На рожон лезете. Сын у меня такой же, старший. Большой ты стал, Лавр Лантратов, красивый, тихий, глаза вот яркие, синие. Вдумчивые глаза. И сила в тебе есть, трудно не заметить. И всё же зря вернулся.
– Как приехал, к Вашему дому ходил. Но окон не знаю.
– Вряд ли бы и застал. Нынче гончая я. Ношусь между Алексеевской насосной станцией, Катенькиным акведуком, Крестовскими водонапорками. По четыре-пять километров от одной до другой. Где на перекладных, а где вот на этих вот двух. Сапог всю седмицу не снимаю. Иной раз и сплю в сапогах. Положиться-то не на кого. Старые кадры кто арестован, кто на войне сгиб, кто бежал от красной сыпи. А новые ничего не смыслят в инженерном деле. Агитировать да митинговать здоровы.
– У нас в Аптекарском ппохоже. Уткина пприслали, ппоставили заведующим оранжереей. Он раньше стригольником ббыл в цирюльне и даже не слышал о ботанических очерках Кайгородова или «обмене веществ» Фаминцына. Его ппролетарским руководством загублены редкие экземпляры бромелиевых. Вытоптан бельведер сортовых гортензий. Колодец в центре сада засыпан, ттащите воду с тылов, чем неудобнее, тем ближе к пролетарской пполитике. Мы по ночам, по нерабочим дням ссамое ценное выкапываем, пересаживаем, по домам ппрячем. Уткин желает сделать из Аптекарского огорода самый ббольшой в мире климатрон, остров будущего или грандиозный стадион. Очковтирательствующий тип.
– Так ты в Аптекарском подвизался? Я же заглядывал туда.
– Пплачевное состояние. Видел?
– Видел. И всюду также. С магазинов старые вывески отодрали и кругом обшарпанные стенки. Будто сразу весь город в ремонте.
– Казалось бы, чего жалеем? Трубы, пальмы, стены, заборы. Но вот и у нас в Шереметьевском лазарете медикаментов всё меньше. Нуждающихся в них преогромное число. И, говорят, ожидается ещё большее количество жертв. Так и хочется сказать кому-то там за башнями кремлевскими: закройте заводы, каучуковый, бойный, салотопленный, кирпичный. Все заводы закройте. И выпускайте только корпию на марлю. Одну только корпию.