Мать Долли даже побелела. Она не хуже его самого знала, какова была средняя продолжительность жизни у летчиков. Но сказала ему, что она им гордится, и крепко держала его за руку — очень долго, прежде чем его отпустить — и на прощание сказала одно:
— Вернись, Джеремия. Ты ей нужен.
Он еще долго пробирался по улицам, огибая воронки, и спрашивая дорогу. К этому времени уже совсем стемнело, и на улице он больше задерживаться не мог. Правда, тревога немного улеглась, как только он стал различать предметы — хотя бы те, что были ему знакомы.
Близко, он был уже совсем близко.
А потом заревели сирены, и люди начали семьями высыпать из домов.
Толпа стиснула его со всех сторон, и поволокла за собой по улице, не столько силой еле сдерживаемой паники, сколько общими физическими усилиями.
Все кричали, люди призывали потерявшихся в толпе своих близких, регулировщики, размахивая факелами, выкрикивали направления — их плоские белые шлемы бледно светились в темноте, как шляпки грибов. Сквозь них, и над ними плыли звуки сирен воздушной тревоги — они пронизывали его насквозь, как остро заточенные проволочки, гнали его своими шипами вдоль улицы, заставляли таранить других, точно так же пронизанных страхом.
Их волна докатилась до следующего угла, и он увидел знакомый красный кружок с синей линией посередине, подсвеченный фонариком дежурного — прямо над входом на станцию метро. Его засосало внутрь, проволокло мимо неожиданно ярких огней, с силой швырнуло вниз по лестнице, и дальше, на платформу, глубоко под землю, в безопасность.
И все это время воздух наполняли людские возгласы, и жалобный вой сирен, едва приглушенный толщей земли над головой.
Внизу, среди толпы медленно перемещались дежурные регулировщики, оттесняя людей ближе к стенам, в туннели, подальше от края перронов.
Его прижало к какой-то женщине с двумя малышами, он взял из ее рук девчушку с округлившимися от страха глазами, и прижатым к груди синим плюшевым медведем — и начал плечом раздвигать толпу, прокладывая им дорогу. В устье туннеля он нашел небольшое свободное пространство, подтолкнул туда женщину, и снова передал ей девочку на руки. Губы у нее зашевелились, шепча слова благодарности, только он все равно ничего не слышал сквозь шум толпы, вой сирен, скрип и скрежет.
Внезапно чудовищный глухой удар откуда-то сверху сотряс станцию, толпа разом замолчала, и все глаза устремились на высокий сводчатый потолок у них над головами.
Тот был выложен белой плиткой, и все увидели, как между двумя ее рядами внезапно возникла темная трещина. Из толпы раздался общий вздох, заглушивший вой сирены.
Трещина, казалось, остановилось, как будто еще размышляя — и вдруг пошла зигзагами, разбегаясь между плитками во всех направлениях.
Он перевел глаза на тех, кто был внизу, под быстро расширяющейся трещиной — там были люди, которые еще спускались вниз по лестнице. Толпа внизу оказалась слишком густой и многочисленной, чтобы продвигаться вперед, все они застряли в одном месте — и вдруг в ужасе замерли.
А потом, где-то на середине лестницы, он увидел ее. Долли.
Она обрезала волосы, подумал он. Теперь они были совсем короткими, и завивались колечками, черные, как сажа — черные, как волосы у малыша, которого она держала на руках, прижимая к себе, пытаясь укрыть его от опасности. Лицо у нее было решительное, челюсти крепко сжаты.
Потом она слегка обернулась, и увидела его.
Лицо у нее на мгновение поблекло, побелело — а потом вспыхнуло, как зажженная спичка, и засияло от радости, ударившей его прямо в сердце, охватившей, словно жарким огнем, все его существо.
Наверху загрохотало еще сильнее — бумм! — крики ужаса из толпы стали еще громче, гораздо громче, чем сирены. Сквозь вопли он вдруг услышал дробный перестук капели, как будто пошел дождь — и из трещины наверху потоком хлынула грязь.
Он проталкивался к ним изо всех сил, но не мог даже тронуться с места, никак не мог до них добраться. Долли посмотрела вверх, и он увидел, как челюсти у нее словно окаменели, и взгляд загорелся решимостью.
Она оттолкнула мужчину, стоявшего перед ней, тот споткнулся, и отлетел на шаг, давя людей перед собой. Она резко опустила Роджера вниз, в маленькое освободившееся пространство, и, извернувшись всем телом, и поднажав плечами, швырнула мальчика через рельсы, на ту сторону — к Джерри.
Он успел увидеть, как она это делает, и уже напрягся, проталкиваясь вперед, стараясь дотянуться…
Маленькая мальчишечья голова ударила Джерри в грудь, как кусок бетона, сильно разбила ему лицо — голова его резко откинулась. Одной рукой подхватив ребенка, он отшатнулся назад, на людей, стоявших прямо за ним, пытаясь устоять на ногах, пытаясь найти опору… а потом толпа вокруг него почему-то расступилась — он, шатаясь, оказался один в открытом пространстве… колено под ним подломилось, и он, зацепившись за край рельсы, распластался на путях.
Он уже не слышал — ни как, ударившись о рельсы, треснула его голова, ни криков людей наверху; все это потерялось в общем реве, как будто пришел конец света — когда крыша над лестницей рухнула вниз, на толпу.
Мальчик по-прежнему не шевелился — но он был жив; Джерри ясно чувствовал биение его сердца, быстро колотившегося у него на груди. Это было все, что он мог теперь чувствовать.
Бедный маленький дурачок — должно быть, он чуть не вышиб из него дух…
Люди перестали кричать, но были все еще слышны отдельные выкрики и мольбы о помощи. Надо всем этим бедламом вдруг повисло странное молчание.
Кровь перестала стучать у него в голове… его собственное сердце больше не билось.
Возможно, все так и бывает.
Молчание вокруг казалось ему живым, оно как будто дышало. Спокойное — но, как солнечный свет на воде, оно все время двигалось, и вспыхивало яркими искрами. Он еще мог различать наверху, в наступившей тишине, отдельные звуки, топот бегущих ног, тревожные голоса, какие-то хлопки, и cкрежет — но уже мягко погружался в тишину; звуки постепенно отдалялись… хотя нет — он все еще слышал голоса.
— Этот?..
— Нет, этот уже отошел — ты только посмотри на его голову… бедняга, она у него раскололась, как орех. С мальцом все хорошо, я думаю, одни ушибы и царапины. Ну же, парень, поднимайся… нет, нет, отпусти его, не сейчас. Все правильно, просто отпусти его — и пойдем. Позволь мне забрать тебя, вот так, теперь все хорошо, тише, тише, ты же хороший мальчик…
— Ты только посмотри на этого парня, как он смотрит. Я никогда не видел ничего подобного…
— Слушай, забери отсюда малого. Я посмотрю, есть ли у парня документы — вдруг его можно будет опознать.
— Давай, большой мальчик, да, вот так, пойдем-ка со мной. Тише, теперь все будет хорошо, все в порядке… это, наверное, твой папа, да?
— На нем нет ни жетонов, ни служебного удостоверения. Забавно, что нет. Хотя он, кажется, из RAFа?[9] Думаешь, был в самоволке?
Он услышал, как засмеялась Долли, почувствовал, как ее рука легко растрепала ему волосы. Он улыбнулся, и повернул голову, чтобы снова увидеть ее улыбку — лучезарная радость распространялась вокруг нее, как круги по искрящейся на солнце воде…
— Проклятье! Сейчас рухнет остальное! Бегом! Бегом!
Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.