И как-то так получилось, что я рассказал ему все о Крестовской, об Алейникове, о Даше, о последней осени, о желтых листьях под маленькой ножкой. Если бы не спадающее напряжение последних дней, не анисовая водка, которой, как и вином славится у нас Хмельницкий, я бы, конечно, никогда не поделился тем, что привык изливать только на страницы дневника. Я выплеснулся весь и опустошился.
Полтора часа говорил только я, поручик молча слушал. Потом он ни разу не напомнил мне о моих откровениях.
Верно как-то сказал поручик, я человек настроения. Наверняка Олег ни при каких обстоятельствах не стал бы выворачивать себя наизнанку.
Пошатываясь, мы вышли от Хмельницкого и отправились к девкам сбежавшей мадам Желябовой. А куда еще?"
x x x
- Кто у них теперь на хозяйстве? - спросил Ковалев.
- Машка-подбритая, - ответил Козлов. - Ты когда-нибудь драл бабу бритую?
- Драл. Машку, - выдохнул анисовым перегаром штабс-капитан. - Я не сильно пьян, Олег?
- Что ты, - замахал руками поручик. - Как стекло!
- Тогда слушай. Завтра начинаем операцию против Крестовской. Мы ее уничтожим, как считаешь?
- Как пить дать, - кивнул Козлов. - Раздавим гадину - сорок грехов спишем. С утра и начнем.
В эту ночь хмельной Ковалев долго не мог кончить, двигался яростно, стравливая остатки напряжения последних дней и замаячившие заботы грядущих..
О Даше в эту ночь он даже не думал.
x x x
"Она не дает мне покоя. Она где-то рядом, в получасе ходьбы, ходит по этим же улицам, дышит этим же призрачным осенним воздухом. И маленьким башмачком наступает на желтые листья на мостовой. Как тогда. И погода на удивление похожа.
Если бы не было войны, наверное, я бы нашел ее и мы были бы вместе. И я бы открыл, как ее ножки топчут траву и снег. Мы жили бы обычной жизнью. Лучше всех. Мы были бы вместе всегда, и я знал бы, что в любой момент могу пройти в соседние комнаты и увидеть ее. Читающую. Вяжущую. Сидящую у камина. Наливающую чай. Такую разную и всегда мою.
Мы бы были близки.
А теперь она с Димкой. Ревную ли я? Нет, как ни странно. Я люблю Димку. Я люблю ее. Мне просто жаль, что все так случилось. Со мной, с нами, со страной. С мадам Желябовой. С Катей-Катюшей. С толстым Гореловым...
Да, они близки. Но я не ревную. Мне просто тяжело.
Я бы отдал жизнь просто за то, чтобы выдернуть этих двух любимых мною людей отсюда и забросить куда-нибудь в предгорья Альп или в Ниццу. Где нет войны. Где они могли бы просто жить. Без меня. Без моей тяжкой боли.
...Любит ли она его?..
Я по сто раз вспоминаю ее последнее "жаль..." и мучаюсь, пытаясь угадать его смысл.
Мне тоже безумно жаль. Время необратимо. Ножки, топчущей желтые листья, больше не будет..."
x x x
Все последующие дни, пока фронт медленно полз на юг, в городе продолжались одиночные аресты, вызванные чкаловским разгромом большевистской типографии. Потянулись конспиративные цепочки.
В иные дни на окраинах уже можно было услышать дальний гул фронтовой канонады. Город жил ощущением катастрофы.
Штабс-капитан отправил через линию фронта поочередно двух связных к Боровому с заданием по Крестовской.
Работа шла, но на сердце было неспокойно. То ли глухая канонада давила, то ли какая-то незавершенность. Кавалеву почему-то не давал покоя таинственный некто, который должен был прийти к Горелову с приветом и фото Крестовской.
На всякий случай, рассчитывая, что резидент еще не прибыл, не успел наладить связи и, следовательно, прояснить обстановку и масштабы провала, Ковалев, втайне от Ходько, на свой страх и риск поместил Горелова дома под присмотром Резухи. И резидент явился...
К Ковалеву прибежал запыхавшийся Резуха. Штабс-капитан даже не успел его спросить, что случилось.
- Есть! Пришел... Пришла... Когда позвонили во входной звонок, я даже не думал, надежду потерял. Но на всякий случай Горелову... наган достал.. говорю: буду в чулане через щель дверную смотреть, если что плохое замечу, обоих вас кончу, такой у меня приказ. И не трясись, говорю. А сам - в чулан. Думаю: не чихнуть бы, пыльно очень. А вдруг. Думаю, как дверь откроется, Горелов в не шасть!? И был таков. Волнуюсь. Сердце бьется. И еще видно плохо.
Горелов дверь открыл и вошла баба. Ну я уж хотел выходить: не то, думаю. И Горелов тоже не понял сначала. Чего, говорит, вам? А она говорит: привет от Крестовской. И карточку ему протянула. Мне не видно было. Горелов побледнел, велел ей садится. Она села и говорит: пришла, мол, познакомиться с вами, Денис Иванович. Будем дальше вместе работать. Теперь-де, я для вас все равно, что она. И на карточку показывает. А потом убрала карточку в свою сумочку. Я, говорит, буду передавать вам, что надо делать, когда красные подойдут. А вы - делайте. Для нас, мол, очень важен этот узел дорог. Встречаться будем там-то и там-то... Кажется, на углу, где аллея... на углу С Александровской, у памятника. Вроде, она там гулять будет каждый день.
- Ну а дальше?
- А дальше все. Поговорили и ушла.
- Ты ее раньше видел?
- Нет.
- И фото с собой унесла?
- Да.
- Значит, еще кому-то она его покажет. Приехала, голубица. Эх, жаль, что ты ее не задержал.
- Так приказа же не было... А без приказа я...
-Ладно, ладно. Я, честно говоря, и не рассчитывал, что кто-то явится... Ну надо же - баба! Придется ждать встречи на углу Александровской. А узнав в другом месте о провале Лизуна, она может на встречу и не прийти. Жаль, что мы не знаем, где она живет.
- Почему не знаем? Знаем. Я проследил.
- Проследил? А Горелов?
- А я ему ремнем руки связал за спиной, а сам на бабой. До самого дома довел .
- И она не засекла?
- Ни разу не обернулась!
- Нет опыта. Дилетанты. Разведку только ставят... Ладно... Ты вот что, бери наряд, найди Чкалова и дуйте туда. Все по программе - арест, обыск. Это теперь уже его заботы. Мы свое дело сделали. Наше дело - станция. Кстати, завтра утром жду тебя в депо. Я сегодня вычитаю все протоколы допросов чкаловских арестованных. Наверняка это прояснит нам обстановку на станции и в депо. Мы тут с Козловым планчик один накидали, завтра проверим. Чувствую, дело идет к эвакуации. Если так, на железнодорожном узле будет страшная запарка. За малейший сбой можно под трибунал пойти, потому что это создаст в движении такой затор.. Не расхлебаешь.