Чрезмерная откровенность попутчика насторожила Буравлева. "К чему это все? - мысленно спрашивал он себя. - Ищет поддержки, что ли? А нужна ли ему такая поддержка от незнакомого человека?"
Солнце дробилось о ветки, забрызгивало чащу леса золотистыми лоскутками. В воздухе, кружась, вспыхивали и гасли снежинки. Буравлеву почудилось вдруг, будто он попал в страну сказок. Идет по огромному залу, и вот-вот навстречу ему из-за колонны выйдет Катя... И все отступило от него: и непомерно разговорчивый попутчик, и лесник-браконьер, и безвременно порубленные рощи... Он думал о ней, о Кате!..
А попутчик продолжал свое:
- И когда только спит, черт?! Рано утром пойдешь - в лесу. Ночью тоже там. Понятно, волка ноги кормят. Надо и бревна сбыть, и зверюгу какую подстукать. И на что ему столько? В толк не возьму!.. Хотя бы семья была, а то живет-то бобылем. В войну погибли два сына. А жена скрутилась с кем-то и укатила, глаз не кажет. С тех пор баб к дому на пушечный выстрел не подпускает. - Очевидно, он был рад случаю высказать все плохое, что думал о леснике.
Лес расступился. От тропинки широкой полосой потянулась просека. Слова путевого обходчика до Буравлева доходили, словно сквозь сон, и так, неосознанно, меркли. Он шел и никак не мог оторвать своего восхищенного взгляда от лесной сказки. Вокруг все было, как и прежде: и просека, и укатанный санями зимник, и ряд шатристых, заматеревших за четверть века сосен. Но в этом прежнем, знакомом с детства было то, что особенно близко сердцу. Куст старой калины... Его хорошо видно от дороги. Каждую осень куст, словно охваченный языкастым пламенем, полыхал среди темно-зеленой хвои. Мать любила печь пироги с горьковатой, вяжущей ягодой.
Буравлев с грустью осматривал знакомые места. Тропа была утоптана, под ногами звучно похрустывал промерзший снежок. Под легким ветром шевелился ивняк. Белой рябью крылась просека.
- Это его владения, - нарушил молчание путевой обходчик, кивнув в сторону бора. - В лесничество? - неожиданно задал он вопрос. - Нынче вряд ли там кого застанете. Начальства нет. Один - поминки по себе справляет. Понизили его - бездипломный. А вот другой, что с бумажкой приехал, дипломом-то, видать, не велик-кулик. Носа из дома не кажет.
Буравлев мысленно усмехнулся. Сравнение его с болотной птицей показалось забавным.
- Сторожка-то его далеко? - поинтересовался Буравлев о леснике.
- Кого? Прокуды, что ли? Километра полтора будет. Хотите зайти? Зря. А впрочем, ваше дело.
Сутулясь, Зырянов свернул влево и вскоре скрылся за молодым ельником.
3
Буравлев пробирался краем просеки. На ней не торчало ни одного кустика. Бор также был очищен от заросли. Лишь кое-где, как бы стараясь догнать своих старших сестер, тянулись молодые деревца. Здесь еще никто не успел побывать. Только наискосок от дерева к дереву петляла лыжня.
За воротник Буравлеву насыпался снег. Он, вскинув голову, отряхнулся.
Качнув ветку, с молодого дубка вспорхнула стайка корольков. Их оранжево-желтые колпачки расцветили зеленый камзол соседней елки. Взгляд Буравлева задержался на кормушке и тонких дощечках, притянутых к стволу проволокой. Кто-то совсем недавно приносил птицам обед. Подальше, в рощице, к березам были привязаны разноцветные домики. В окошко одного из них выглянула хохлатая синица с темной короной и оранжевым клювом.
Буравлев, проваливаясь по колено в снег, пошел вдоль лыжни. За небольшой прогалиной он перебрался через овраг, стал пересекать осинник. Из чащи послышался глухой стук топора. Буравлев пригляделся. За поникшими ветвями осинок спиной к нему возился человек. Одним взмахом топора он срубал молодые деревца и отбрасывал их в сторону.
Буравлев подошел к нему. Невысок ростом, плечист. С густой проседью борода, морщинистое лицо. Над едва заметной прорезью губ свисали полудуги усов.
"Трофим Назарыч!.. А постарел-то как!.." Буравлев хотел было броситься к старику. Шагнул навстречу: "Узнает ли?"
- Рублю для пользы дела, мил человек, - светлые, еще по-молодому зоркие глаза Прокудина хитровато щурились. - Блокирую молодой бор от лосей. Понаставлю вокруг осиновых веток и - баста. Зверь вместо того, чтобы зайти в сосняк, отведает вот это, - кивнул он на срубленный осинник. - Тогда ему и хвоя ни к чему.
- И много приходит их? - поинтересовался Буравлев.
- Не ахти. Их здесь не густо. Охотников поразвелось. Разве от них уцелеешь? - Прокудин достал из кармана табакерку с нюхательным табаком, насыпал щепоть на ноготь большого пальца, потянул носом и от удовольствия крякнул: - Хорошо!.. Мозги прочищает.
Буравлева мучило любопытство: "Неужели старик до сих пор не узнал? А ведь когда-то близкими людьми были... На что обижаться: почти тридцать лет минуло".
- Куй червонцы! - после каждого чихания приговаривал Прокудин. А когда кончил чихать, проговорил: - Ну вот, теперь чище в колгашке-то стало...
Буравлев, разглядывая старика, поинтересовался:
- Значит, говорите, охотников развелось больно много?
- Шляются тут. Кто с разрешения, а кто и так. Всех не проверишь. Прокудин запрятал в карман табакерку и начал подбирать в кучу нарубленный осинник. Когда все было собрано, перетянул вязанку натуго веревкой, выпрямился. - По первозимку тут один, Сенька Зырянов, пудов на двадцать пять рогаля свалил. Составить акт пришлось, а тушу отвезти на мясокомбинат. Сенька до сих пор на меня дуется. - Старик покосился на Буравлева, поинтересовался: - Что без собаки? По сугробам зайца не догонишь, за хвост птицу не поймаешь.
Буравлев невольно улыбнулся.
- Командировочный, видимо, - усмехнулся старик.
- Да, приезжий, - соврал Буравлев. - Лес захотел посмотреть.
- Занятие не пустое. - Прокудин рывком перебросил себе за плечо связку осинника и, как медведь, расталкивая кусты, зашагал к опушке по едва заметной в снегу тропке.
Буравлев пошел вслед за ним.
За кустарником, ощетинясь, встал сосняк. Опушенный инеем, он искрился-переливался на солнце разными красками.
- Сюда и таскаю, мил человек, - сбросив на снег ношу, проговорил Прокудин. - Лоси каждую ночь приходят, как в столовку.
Он подошел к одной пушистой сосенке, осторожно провел ладонью по встопорщенной хвое.