А есть высоченные берега, словно стены! Не любила их Дашенька. Возле них вода ходит кругом. Там, поди, и дна нет. Упадешь, и проглотит эта глыбь! Бр-р-р! В ней только водяным жить. А на этом гладком берегу валяйся, прыгай, песок его чистый-чистый! И белый. Тянется его полоска между водой и тальниками. В тальниках тоже песок. Наверное, весной их заливает вода.
А сейчас тальники чернеют в розовом тумане. Сейчас не вода, а туман залил их.
Плещет вода на песок, вдоль ее кромки бегут друг за другом три скворца. Они оставляют дорожку-веревочку из следов-крестиков. Вот за ними еще побежали скворцы и еще. Что-то клюют на ходу. А! Вода, конечно, вместе с пеной и веточками выбрасывает жуков, разных букашек и всякие зернышки, семена.
Дашенька сказала папе о скворцах. «Ты смотри-ка, а я и не заметил их», — подумал он.
Пока Вьюков разводил костер, Дашенька разделась. Дно было песчаное, плотное, а вода теплая-теплая. Легкий туман развеялся. От взошедшего солнца по воде побежали ослепительные блики. Надо бы в такое утро носиться что есть духу, вопить от восторга, но Дашенька только улыбалась, стоя по пояс в воде, шлепала по ней алыми ладошками, смотрела на другой песчано-тальниковый берег и без слов напевала сочиненную ею песенку. Стояла такая тоненькая, гибкая, словно прутик!
Дашенька зачерпнула из Оби ковшичком из ладоней, бросила горсть капель в лицо: умылась. Потом присела — из воды торчала только пушистая темная голова.
Вьюков не вытерпел, сдернул с себя одежду и ринулся в Обь, взметнув клубы брызг. Он услыхал веселый крик Дашеньки. Скворцы, бегавшие вдоль пенной кромки, испугались, взлетели…
Пили чай, когда раздвинулись тальники и появился сухонький старик в синей спортивной куртке и в лыжных брюках. На голове у него была ветхая, с обвисшими полями шляпа, на спине — рюкзак, а в руке длинный таловый прут с ободранной кожицей. На конце скользкого белого прута болталась кисть из листьев. Старик постоял, хлопая по ноге прутом и глядя на Дашеньку с Вьюковым.
Подошел к ним, легкий на ногу, ловкий, пружинистый.
— Мир вашему костру. Не гаснуть ему вовеки!
— Спасибо. С нами чай пить. — Вьюков поднялся, пожал незнакомцу маленькую, но твердую, как из дерева, руку.
Путник снял рюкзак, шляпу, опустился возле костра в клубы дыма. У него были седые волосы и густейшие черные брови.
— Путешествуешь? — спросил он у Дашеньки, бережно проведя по ее голове ладонью. Она была такой шершавой, что шелковые волоски цеплялись за нее.
Одно это движение сразу же расположило Вьюкова к подошедшему.
— Мы к бабушке в Петушки, — доверчиво сообщила Дашенька.
— Я тоже… в Петушки. Только мои Петушки далеко. Я вот к ним все иду, иду и никак не могу дойти. Тебя как звать?
— Дашенькой.
— Славное имя. А я — дед-скороход. — Путник засмеялся раскатисто.
Засмеялась и Дашенька.
— Тебе сколько лет?
— Шесть.
— О, совсем уже барышня!
Увидев скворцов, Дашенька схватила ломтик хлеба и побежала кормить их.
Вьюков уставился в лицо незнакомца. Определенно он где-то видел это веселое, лукавое лицо с густейшими бровями. Видел, видел! Да вчера же он, Вьюков, разглядывал это лицо в газете! Неужели это известный Карпов?!
Когда ему исполнилось шестьдесят, он, бобыль, повернул ключ в двери своей комнатенки и пошел пешком по стране. И вот шагает по ней уже пять лет.
Хотел он пройти двадцать тысяч километров, но в дороге его застала весть о полете Гагарина, сделавшего космический виток вокруг Земли, и тогда Карпов решил тоже совершить свой виток: прошагать сорок тысяч километров.
Прочитав о нем, Вьюков подивился — каких только нет на свете чудаков! Зачем этому Карпову понадобилось на старости лет скитаться по всей стране? Что за причуды? Что это ему даст? Лучше разводил бы сад и попивал в нем чаек. Глядишь, и прожил бы лишних два-три года. А так только попусту обувь треплет. Наверное, решил прославиться!
— А я вас знаю, — сказал Вьюков.
— Ну-ну! Читали? — добродушно откликнулся Карпов, наливая из чайника в эмалированную кружку. — Паршивая штука — пенсия. Уйдут некоторые на пенсию, как будто из жизни уйдут, сразу одряхлеют. А я решил: «Нет уж, дудки! Я еще потопчу земной шар!» И вот — иду. Да-а, уже брякнуло мне шестьдесят пять! Хотя нужно считать не сколько ты прожил, а сколько еще осталось жить, не сколько сделал, а сколько еще должен сделать. Я ведь бухгалтер, финансист. Люблю цифры. — Карпов поставил на песок кружку, вытащил из кармана на груди записную зеленую книжку с карандашом, затолканным в петельку. Карандаш в красной рубашке был привязан к истрепанному блокноту длинным тоненьким шнурком.