Утро большого города началось. Как это славно!
По радио передавали цыганские песни. В темноте люди шли все гуще и гуще, со всех сторон скрипел утоптанный, грязный снег, хлопали двери, раздавались голоса, кашель курильщиков. Троллейбусы, автобусы бежали, уже переполненные людьми.
Из-за домов все сильнее дул знобящий ветер, катил по асфальту бумажки, снежную пыль, нес дым и неприятный жирный запах от близкого мылозавода, сыпал на сугробы копоть, делая их еще чернее.
В репродукторе смолкла музыка, зашумели аплодисменты, будто в пустую бочку обрушили из ведра воду.
Ольга Анатольевна очнулась от зрелища утренней жизни и огляделась. Лады не было: должно быть, носилась где-то между домами.
Совершенно одинаковые, они стояли лицом друг к другу, так что с балкона Ольга Анатольевна вечерами видела через освещенные окна все, что делалось в доме напротив. Видно было, как женщины готовили ужин, целовались с мужчинами, прибирали в комнатах, как бегали дети и хлопотали старухи.
Каждую весну жители сажали деревья, но они росли плохо и не могли отделить зеленой стеной дом от дома…
— Лада, Лада! — позвала Ольга Анатольевна и засвистела нежно, неумело и призывно. Милая, дурашливая собака не появилась, видно, забегалась, осатанев от радостной свободы.
Небольшая, почти круглая, в вытертой дошке, в вытертой меховой шапочке, Ольга Анатольевна шла мимо своего дома и звала:
— Лада, Лада!
Было пустынно, сумрачно, холодно, трепались в ветре жалкие кустики, все гуще наплывала от завода пахнущая мылом желтоватая муть. Снег чернел прямо на глазах.
Ольга Анатольевна обошла свой дом — собаки не было. Она обошла другой, третий дом.
— Лада, Лада!
Походила вокруг школы, будто состоящей из сплошных сияющих окон. Пусто. Словно никакой собаки никогда и не было.
Резким ударом ледяного ветра обдали Ольгу Анатольевну тревога и страх. Прижимая к груди скомканный поводок, она бросилась к одноэтажному, со стеклянной стеной помещению, где находилась аптека. Возле нее была трамвайная остановка. Может быть, Лада вертится около людей? Не выскочила бы на дорогу. Долго ли попасть под машину! А внутри уже все кричало: «Украли! Украли!» Но Ольга Анатольевна уговаривала себя: «Да нет! Как это можно украсть! Где-нибудь бегает, дурашка. Вот сейчас возьмет и выскочит из-за киоска, болтая ушами, смешно разбрасывая в стороны лапы!» «Украли! Украли!» — не унимался другой голос.
На трамвайной остановке мерзло несколько человек.
— Вы не видели собаку? Собака здесь не бегала? — спросила запыхавшаяся Ольга Анатольевна, чувствуя, как по ее вискам катятся капельки пота.
— Нет, не видели, не было собаки, — отвечали ей.
Ольга Анатольевна топталась у дороги, вглядываясь в мутную, морозную даль улицы. Проносились грузовики, бело-синие автобусы без окошек, с надписями на боках: «Молоко», «Хлеб». Ольга Анатольевна хотела перейти на другую сторону улицы, но потом решила сначала осмотреть свой квартал. Здесь стояло домов двадцать, и Лада вполне могла заблудиться среди них.
Ольга Анатольевна грузно метнулась к крайнему дому. Она задыхалась, сердце кололо.
— Лада! Лада! — звала Ольга Анатольевна уже в отчаянии, и свистела, и снова звала, кружа по асфальтовым дорожкам между домами. Пот щипал ей глаза, мокрые ресницы смерзались. — Лада, Лада!
Сиротливо звякал блестящий зажимчик, болтаясь на конце поводка. Одна рука сильно мерзла: Ольга Анатольевна где-то обронила перчатку.
Стали попадаться знакомые, соседи, мальчишки и девчонки, бежавшие в школу. Ольга Анатольевна бросалась к каждому и рассказывала о своем горе, умоляла поискать Ладу. Ей давали разные советы, рассказывали о воровстве собак, и как они попадают под машины, и как их ловят собачники.
— А вон там, тетя, за гастрономом я сейчас видела собачку, — сообщила какая-то девочка лет семи.
— Где, где, милая?! — так и встрепенулась Ольга Анатольевна и быстро-быстро пошла, почти побежала за девочкой. Ноги ее подкашивались, она тяжело дышала и поэтому говорила прерывисто: — Такая собака была, такая собака! Красавица! Умница! Ладой звать ее…
— Вон, тетя, вон собака! — закричала девочка.
— Лада! Лада! — вырвалось у Ольги Анатольевны, хоть она еще ничего не видела.
С тыльной стороны гастронома были навалены груды щелястых, легких, свежезолотистых ящиков, полных мелких, тоже золотистых стружек. От них веяло по морозу запахом яблок и апельсинов. Тут же громоздились грязные, тяжело-крепкие ящики с пустыми гнездами для бутылок. От этих ящиков припахивало вином. Ветер катил комки тонкой, прозрачной бумаги, в которую заворачивают оранжевые шары апельсинов, космы узеньких стружек, устраивал поземку из золотисто-розовых опилок. Черная с белыми пятнами дворняга совала морду в ящики, рылась в стружках.