— Деньги что голуби: улетят — прилетят! Иди, папаша, хлебни с нами! — и Тарелкин браво хватил:
Хохоча, вывалились на улицу.
Из мрака доносилось грозное погромыхивание. Тарелкин на миг подумал, что хорошо бы сейчас всем сидеть на крыльце, следить за молниями и рассказывать что-нибудь такое, от чего дух захватывало бы. Но приятели, шатаясь, побежали к трамвайной остановке. Трамвай был полон: люди стояли даже на ступеньках.
— Вперед! На штурм! — закричал Тарелкин. Он пытался пристроиться на подножке.
— Колька! Брось! Сорвешься, гад! — орали Ванюшка и Юрка.
Трамвай резко дернулся, и вся толпа ахнула: Тарелкин свалился. Трамвай потащил его, и у всех перехватило дыхание. Чудилось, что колесо уже отхватило ногу Тарелкину, потом руку, а вот и… Но трамвай ушел, а Тарелкин поднялся на колени, сплюнул и высморкался. Толпа ринулась к нему.
— Колька?! Жив?! Здоров?! — кричал Ванюшка бабьим голосом, ощупывая ему руки и ноги.
— Оставь прихоть — ешь курятину. — Тарелкин выдавил улыбку на спекшихся губах. Он уже протрезвел и весь дрожал.
Ванюшка отер со лба пот и неожиданно, от всей души, влепил Тарелкину оплеуху. Другую припечатал Юрка.
— Без руки мог остаться! Без ноги! — сыпались на него затрещины.
Избивали от радости, от облегчения, оттого, что заставил пережить эти сумасшедшие секунды. А Тарелкин мотал головой от оплеух, смеялся, и по щеке его сползали слезинки. Так ему, балбесу, и надо, так и надо! Эти удары даже доставляли удовольствие.
— Дайте ему хорошенько! Дайте! — кричали вокруг.
— Чтобы не лез! Чтобы не лез! — тузила его по спине корзинкой старуха.
— Собака, у меня руки до сих пор трясутся! — говорил Ванюшка, счищая пыль с костюма Тарелкина.
— Орали тебе! — бормотал Юрка, испуганно сунув руку в карман: ему почудилось, что в суматохе у него выудили деньги.
— Ну, братцы, вот это номер! — радостно рассказывал Тарелкин. — Думал, крышка! Башка почти под колесом! По шпалам барабанит!
Оживленно разговаривая, они вернулись в «забегаловку». Идти в сад было нельзя — куртку на спине Тарелкина разорвало пополам. А потом как-то очутились у зеленых ворот Тулупникова. Глаза Тарелкина сверкнули, он огляделся по сторонам — было пусто. Вдали порой змеились молнии. Тарелкин возбужденно зашептал:
— Сейчас мы, братцы, малость пошутим. Палисадник на дорогу утащим!
Ванюшка захихикал, Юрка гоготнул, но Тарелкин замахнулся:
— А ну, цыц вы! Заткнитесь!
Все трое подхватили изгородь, рванули столбики вверх. Кряхтели, приглушенно фыркали:
— Вот черт, не поддается!
— Эх ты, муха! Дергай сильнее!
— Не смейся, дьявол, услышат!
Изгородь затрещала. Во дворе басом залаял пес, в комнате вспыхнул свет.
— Полундра! — вдруг благим матом заголосил Ванюшка и бросился бежать, но упал; Юрка налетел на него и рухнул на землю; Тарелкин засвистел по-разбойничьи. Во дворах залаяли собаки. Тарелкин, задыхаясь от хохота, удирал по дороге. На спине его взлетали лохмотья, сердце бешено колотилось. Эх, мощно! Вот это жизнь! А то киснешь, киснешь! От зеленой скуки на стенки начнешь бросаться!
…Он спал на раскладушке в сарайчике для дров. Тучи ушли. В распахнутую дверь печально и кротко смотрела низкая желтая луна. Общипанная ветка тополя перечеркнула ее, повесила перед ней темные листья, похожие на коровьи глаза и ноздри. Казалось, что сейчас, в глухой тишине, луна вздохнет шумно и длинно и раздадутся звуки жвачки. Пахло белой веселой березовой поленницей. Слышно было, как на ней иногда сонно переговаривались чем-то потревоженные куры.
И среди этой ночи, похожей на ночи детства, вдруг выступила перед Тарелкиным вся ерунда, из которой состояла его жизнь. Даже фамилия у него какая-то ерундовая, нелепая…
Когда он заснул, лицо его так и осталось сморщенным, точно он всю ночь сосал лимон…
Утром Тарелкин проснулся раздраженный. По выражению Ванюшки, «его на огуречики кинуло, на помидорки бросило». Голова болела, и на душе было тяжело, как всегда после пьянки. Словно натворил что-то омерзительное. И такой противной показалась ему собственная жизнь, что взял бы да и убежал куда-нибудь на край света. Живешь так вот и ничего-то не видишь, не знаешь, а потом загнешься — и все. Был или не был Тарелкин, никто и не сможет сказать.
Тарелкин заворочался. Он даже тихонько застонал от злости. «Москву и ту не видел», — неожиданно подумал Тарелкин. И так ему почему-то стало обидно, что он решительно сжал кулаки: «К чертовой матери! Поеду в Москву. На самолете полечу, вот и все! Отродясь не летал! Все равно деньги просвищу».