Все эти соображения я осторожно высказываю Машковскому — он сам подбирал репродукции, и его можно обидеть, а мне вовсе не хочется его обижать. Почти все творчество Машковского посвящено Северу — Беломорью, Ненецкой земле, жителям арктических островов, но в облике Машковского нет ничего традиционно северного: это невысокий, хрупкий, с тонким лицом южанина человек; он очень деликатен, скромен, никому не навязывает своих мнений, и было бы бестактно мне навязывать ему свое… Но мы оба думаем о судьбах искусства вот в таких, вернувших себе независимость странах, как Марокко, и потому вполне понимаем друг друга.
— Я не хотел, чтобы Идриси усмотрел в подборе репродукций тенденциозность, — говорит Машковский.
И все-таки…
— Бон суар, — говорит остановившийся около нашего столика человек.
Это Аль Идриси, и в глазах его — прежняя настороженность. Но мы так искренне обрадовались ему, что его большущие выразительные глаза сразу же потеплели.
…Мы долго бродим втроем по ночным улицам Рабата. Говорит Идриси, и мы только слушаем его. Он говорит о своем одиночестве, о страшном для художника непонимании его стремлений, его поисков теми людьми, с которыми ему приходится сталкиваться; лишь три-четыре человека принимают и одобряют его образ жизни, его цели; это — близкие друзья, но художник пишет не только для друзей…
Очень плохо со средствами. Аль Идриси мечтает о музее, в котором широко будут представлены современные изделия кустарей (кожа, керамика), живопись и скульптура, растительный и животный мир Марокко. Но пока ему не по силам создать такой музей. И вообще он едва сводит концы с концами, хотя у него есть возможность хорошо зарабатывать. Об этом Идриси говорит подробно: заокеанские и западноевропейские туристы охотно покупают выполненные в абстракционистской манере, но с сохранением национального колорита полотна первого марокканского художника. И он, Идриси, давно бы уже стал зажиточным человеком, если бы писал только такие картины.
Аль Идриси сам определяет свое творчество как борьбу с колониализмом. И очень досадно, что мне не удалось познакомиться с картинами художника, антиколониальными по своему духу, но что поделаешь!
Прощаясь с Идриси у отеля «Валима», мы искренне желаем ему большого успеха в творчестве, но и Машковский, и я знаем, что Идриси еще предстоит долгий и трудный поиск.
В своем манифесте он написал: «Тот, кто ходит на четырех лапах, всегда ходит на четырех лапах. Тот, кто ходит на двух лапах, всегда ходит на двух. И все это для удобрения.
(Далее — иносказательно.) И мы были, как и вы когда-то были, и мы прошли через то же, что и вы. Все это — как накипь.
… Мы сказали то, что мы поняли. Теперь ваша очередь, поймите этот мир».
Нам с Машковским ясно, какие горькие обстоятельства породили эти горькие пессимистичные мысли. Но мы не сомневаемся, что Аль Идриси рано поставил точку, что ему еще многое предстоит понять самому. Надо полагать, не случайно он закончил манифест фразой, в которой утверждает, что порвал со своей средой во имя поиска правды и что искать правду он будет с неистребимой верой в успех.
И мы желаем художнику, возвращающемуся по ночному Рабату в свои пустые, застланные циновками комнаты, настойчивости и удачи в его трудных поисках, поисках, которые должны привести его к пониманию трудной, но высокой миссии человека в мире.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Радиокомментатор Арданов коллекционер особого рода. Он коллекционирует голоса людей и народные напевы, мелодии ветра и шумы падающей воды, — коллекционирует звуки мира. Может быть, потому он сам такой тихий, немножко сонный, словно легче слушать с полуприкрытыми глазами и боязно нарушить широко и многообразно звучащую симфонию жизни… Впрочем, от медлительности Арданова не остается и следа, когда дело доходит до работы или удовлетворения страсти коллекционера… Я помню, как он чуть ли не рысью бегал по базару, преследуя водоносов, чтобы записать звон их медных колокольцев, как энергично раздвигал плечом тесные ряды зрителей, сомкнувшиеся вокруг танцоров, и подсовывал на длинном металлическом пруте микрофон к оркестрантам, записывая непривычную мелодию…