В толпе слушателей, которые, как было сказано выше, всегда окружали безумца, находился один его знакомый, одетый в костюм ученого. Кто-то назвал его «сеньор лиценциат». Видриере было известно, что у этого человека нет даже степени бакалавра, а потому он сказал ему:
– Оберегай, дружище, свой титул от встречи с монахами, выкупающими пленных: отберут они его у тебя как бродягу!
На это его знакомый заметил:
– Не будем ссориться, сеньор Видриера; ведь вы же отлично знаете, что я человек высокой и глубокой учености.
Видриера вставил:
– Я знаю только то, что в отношении наук вы – Тантал, ибо по высоте своей они от вас ускользают, а по глубине своей – для вас недоступны.
Как-то раз, стоя близ лавки портного, он увидел, что тот сидит сложа руки, и сказал ему:
– Поистине, сеньор маэстро, вы скоро сподобитесь святости.
– А откуда это видно? – спросил портной.
– Откуда видно? – переспросил Видриера. – Да раз вы ничего не делаете, то, значит, и обманывать никого не будете! – И затем прибавил: – Плох тот портной, который не обманывает и работает в праздники! Удивительное дело! Среди всех людей портновского звания вряд ли найдется один, умеющий сшить костюм «по праведному», а у остальных все костюмы выходят великими «грешниками»!
О сапожниках он говорил:
– Неудачных сапог они не шьют никогда: если на примерке сапог оказывается узким и тесным, то так и следует: щеголи ведь всегда носят обувь по мерке; а кроме того, стоит в обуви походить два часа, и она сделается шире, чем лапти; если же сапог оказывается широким, то и тогда они уверяют, что так, собственно, и должно быть, ибо каждому следует помнить о подагре.
Один бойкий молодой человек, служивший в областном управлении, страшно донимал Видриеру вопросами и расспросами и сообщал ему новости, ходившие по городу, так как лиценциат обо всем рассуждал и на все давал ответы. Сказал он ему как-то:
– Видриера, сегодня ночью в тюрьме отошел в лучшую жизнь ростовщик, осужденный на виселицу.
Тот ответил:
– И отлично сделал, что отошел, а попадись он в руки палача, пришлось бы ему лететь туда по воздуху.
На паперти церкви св. Франсиска собралось несколько генуэзцев, и, когда герой наш проходил мимо, один из них окликнул его и сказал:
– Пожалуйте сюда, сеньор Видриера; расскажите нам какие-нибудь анекдоты.
– Не хочу, – возразил тот, – а то вы их сию же минуту отправите в Геную!
Повстречал он однажды какую-то купчиху, впереди которой шла ее дочка, очень некрасивая, но пышно разодетая и осыпанная драгоценными камнями и жемчугом, и обратился к матери с такими словами:
– Как хорошо вы сделали, что ее вымостили: теперь ее рытвины и ухабы как рукой сняло!
Про пирожников он говорил, что они уже много лет безнаказанно развлекают себя игрой «в двойную ставку»: пирог, стоящий два мараведиса, продается у них за четыре; тот, что стоит четыре, – за восемь мараведисов, а тот, что стоит восемь, – за полреала, и все это делается по их собственному почину и усмотрению.
Содержателей кукольных театров он всячески поносил и при этом указывал, что они не только бродяги, но к тому же еще крайне легкомысленно обращаются с вещами божественными, ибо куклы, которые они показывают в своих ящиках, вместо набожных чувств возбуждают у зрителя смех. Случается, что, свалив в один мешок все фигуры Ветхого и Нового Завета, они садятся на них сверху, когда едят и пьют в кабаках и харчевнях; одним словом, можно только удивляться, почему власти не заставят умолкнуть на веки вечные все эти кукольные ящики и почему этих бродяг не выгонят из государства.
Мимо того места, где стоял Видриера, однажды прошел актер, одетый, как какой-нибудь князь. Видриера посмотрел на него и сказал:
– Помнится, я видел его на сцене с лицом, намазанным мукой, и в тулупе мехом наружу; за всем тем, однако, вне подмостков он всегда клянется честью идальго.
– Должно быть, он и есть дворянин, – вставил кто-то, – среди актеров часто попадаются люди хорошего рода и идальго.