129 Пушкин А. С. Полн. собр. .соч. в 16-ти тт. М., 1949, т. 3, ч. 2, с. 1088.
130 Если такой, не имеющий аналогии в народной сказке, поворот сюжета сохранился в устных версиях пушкинской сказки, то произошло это, вероятно, еще и потому, что нововведение не нарушало каких-либо фольклорных законов; более того, оно опиралось на свойственную фольклору вообще, а русской песне в особенности символику: ."Рыба-символ раздолья, простора, воли..." {Власова 3. И. К .вопросу о поэтике подблюдных песен. - В кн.: Русский фольклор. Л., 1974, т. XIV, с. 73).
131 Необычность, по сравнению с фольклорным вариантом, финальной части "Сказки о рыбаке и рыбке" почувствовал уже Н. И. Сазонов, когда, предложив французским читателям полный перевод небольшого по размеру пушкинского произведения, он, не имея возможности из-за ограниченности места печатать текст гриммовской сказки "Рыбка и его жена" целиком,. поместил одну лишь концовку ее; Сазонов полагал, очевидно, что именно здесь наиболее наглядно проступает различие между двумя текотами (не вдаваясь, впрочем, в рассмотрение этого .вопроса).
132 Сборник великорусских сказок архива. Русского географического общества, Записки русского географического общества по отделению этнографии. Пг., 1917, т. XIV, NoNo 125, 149.
133 М<.ихаил Семевский>. Сказочник Ерофей.-Отечественные записки, 1864, No 2, с. 489.
134 Ummerkungen zu den Kinder- u. Hausmarchen der Bruder Grimm. Neu bearbeitet von Johannes Bolte und Georg Polivka. Erster Band. Leipzig, 1913, s. 142-143.-Там же весьма примечательное сообщение о том, что гриммовскую сказку о рыбаке и его жене часто перечитывал ссыльный Наполеон (с. 38).
136 См.: Сумцов Н. Ф. А. С. Пушкин. Исследования и материалы; Харьков, ilQlO, с. 289-296.
137 Die Kinder- und Hausmarchen der Bruder Grimm. Band 1. Berlin, 1958, S. 180.
Ср. с концовкой притчи В. И. Майкова. "О хулителе чужих дел", где происходит то же возвращение в первоначальное состояние:
"Вы то же сделали, что Ева со Адамом.
Подите вон отсель и будьте в том же самом,
В чем были вы сперва:
Ты, старый хрен, руби, а ты таскай дрова".
(Майков В. И. Сочинения и переводы / Ред. изд. П. А. Ефремова. СПб. 1867, с. 195).
137 Соколов Б. Новейшие труды иностранных ученых по русскому эпосу. - В кн.: Художественный фольклор, II-III, 1927, с. 40.
138 Russiszhe Volksmarchen. Oberzetzt und eingeleitet von August von Lewis of Menar. Jena, 1921, S. 15.
139 Например, аналогичную картину встречаем в обеих сказках этого типа, записанных в Купянском уезде на Украине: "Тогда липа сказала мужику: "Так будть же ты медведем, а жена медведицей..." И в ту же минуту мужик стал медведем, а жена его медведицей...". (См.: П. И. Из области малорусских народных легенд. (Материалы для характеристики миросозерцания крестьянского населения Купянского уезда). - "Этнографическое обозрение", 1891, кн. IX, No 2, с. 130, 132. - То же в других украинских текстах. См., например: Етнограф1чний зб1рник. У Львов!, 1898, т. V, No V; т. XII. У Львов!, 1902, No 172. - Аналогично в эльзасской версии (См.: Revue de Traditions populaires, 1883, 3, p. 297).
140 Пушкин А. С. Полн. собр. соч., в 1,6-ти тт, т. III, ч. И, с. 1086^-1089.
141 У Пушкина в заключительной сцене рыбка молчит; она, может, умеет, но не хочет говорить. Прямая речь при действии может [быть опущена и в народных сказках (тогда она подразумевается, домысливается). Но у Пушкина нечто иное, а. именно - указание на отсутствие речи персонажа ("не оказано", хотя и "сделано"). Это - переключение в иную повествовательную систему. Фольклорная особенность (живые существа разговаривают подобно людям) становится компонентом новой поэтики, вступая в более сложные, чем в фольклоре, взаимосвязи - существуя, так сказать, я со знаком "минус". Законы жанра при этом не .игнорируются-они трансформируются.
142 См : Евгеньева А. П. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII-XX вв. М.-Л,, 1963, с. 31.7.
143 Ср.: Sta je sire rano moja od sinjega mora?
- Sire nebo rano moja od sinjega mora.
(Что шире синего моря?
-Шире синего моря небо).
(Milosevic V. Bosanske narodne pjesme. Knj. 3, N 64).
144 Ср. с аналогичной сценой в болгарской песне про Станкевича Дуку (для наглядности сравнения строки даются в русском переводе А. Потебни):
Разыгралось соленое море:
Сильный ветер с четырех сторон (всех)...
....................................
Разыгралось соленое море...
.......................................
Еще пуще море разыгралось...
(см.: Потебня А. А. Объяснения малорусских и сродных народных песен. II Колядки и щедровки. .Варшава, :1887, с. 306).
145 В повествовательном фольклоре реальность видения абсолютна. Только по недоразумению два человека могут одно и то же увидеть по-разному - это уже сюжет для анекдота. Таков, например, чешский народный анекдот о двух свидетелях, один из которых рьяно утверждал, что украденная корова - белая, другой - столь же убежденно доказывал, что бурая. Оказалось, один из свидетелей видел пеструю корову спереди, другой - сзади (Stanovsky V. Na strile. Uvahy, anekdofy, dia-gramy, zarikadia, recepty, citaty a tradicni pohadce lidove a take trochu о pohadce moderni. Praha, 1968, s. 17).
146 См.: Акинин В. П. Изменение и устойчивость традиционного языкового стиля и образности в былинах. -В кн.: Русский фольклор. Л., 11974, т. XIV, с. 17-18.
147 Стихи предоставляют автору значительно большую свободу в отношении к "чужим" речевым нормам, чем проза: "И о чужом поэт говорит на своем языке" (Бахтин М. Слово в поэзии и прозе. - Вопросы литературы, 1972, No 6, с. 75). Знаменательно, что и чешская литературная сказка начинала со стиха (Лангер, Эрбен, Яблонский), и только с приходом Вожены Немцовой перешла к прозе (См.: Dvorzak К,, a Vo-dicka F. Velenovati folkloru do obrozenske literatury. Ceska literatu-ra, 1955, N 4, s. 330).
Стихотворная форма пушкинской сказки одновременно и маскирует, и мотивирует переключение повествования в иную систему: в стихотворном тексте отклонения от "нормы" прозаического источника воспринимаются как неизбежные и естественные, ибо различие между прозаическим и стихотворным изложением существует и в пределах самого фольклора. Следует также учитывать, что в литературе стихи, в отличие от прозы, являются потенциально-устной речью ("звучат"); однако совпадение между литературой и фольклором и в этой части кажущееся, это внешне сходные элементы разных повествовательных структур.
Стихотворное изложение сказочного сюжета оказывалось как бы на скрещивании двух жанров-фольклорной сказки и литературной поэмы. Это, между прочим, открывало возможность такого изображения волшебного мира, при котором он, оставаясь сказочным, поддерживает местами скрытый, а порою и явный контакт с современностью - через рассказчика-поэта. Такая позиция повествователя позволяла о многом говорить шутя, и в пушкинских сказках мы можем проследить весь смеховой спектр, .одним своим краем - мягкой улыбкой - обращенный вовнутрь сказки, другим - едкой насмешкой - вне ее.
Стихотворная форма не только помогла сказке естественно войти в поэзию благодаря ей подготовлено и создание поэмы, в подтексте которой будет присутствовать сказка,-"Медного всадника" (сказочные аллюзии и реминисценции в "Медном всаднике" анализируются в гл. III).
148 Русские народные сказки Урала. / Редакторы-составители П. Галкин, М. Китайник, Н. Куштум. Свердловск, L969i, с. 182.
149 См.: Погодин, А. Л. Космические легенды балтийских народов. - Живая старина, 189|5, вып. III и IV, отд. II, с. 431, 433.
150 Севернорусские сказки в зап. А. И. Никифорова. М.-Л., 1961, с. 128.
151 Надо отдать должное проницательности Глиньского. В то время как в польском фольклоре (то же и в гриммовском варианте) сюжет известен поя "бинарным" названием "Рыбак я его жена", а Пушкин, верный себе, следуя как ;будто традиция ("бинарность" сохранена!), своим заглавием намекает на отмеченные выше переакцентировки в сюжете, Глиньский дает пушкинскому сюжету несколько громоздкое и прямолинейное,, но отражающее своеобразие именно этого литературного произведения "тройственное" заглавие: "Сказка о старике, старушке и золотой рыбке".