— Критиковать может и дурак, — глубокомысленно изрек Господин Главнокомандующий, прервав выступление Эрудита. Он входил в роль, но как-то вяло, скучно. — А ты сделай, а потом сядь и напиши. Слабо! Вот, к примеру, — я устаю при исполнении до чертиков, пальцем не пошевельну. Думаю, все, баста! А тут Бурбулис (я убрал его к чертовой матери, признаться, давно испытывал дискомфорт из-за его постной физиономии, с новым указом или документом, мол, подпиши, наложи резолюцию — и смотрит своим холодным немигающим взглядом, как у Змея Горыныча. Шта?! Собираю всю свою волю в кулак (крутит кулаком, явно любуясь им) и накладываю… Этот ушел, вкатывается Шахрай со своими, как пишет ваш Попцов, усами, эмоциональной предвзятостью и карьерным мышлением, и тоже — подпиши, наложи… Накладываю, понимаешь, в сотый, тысячный раз. Так стервецы и Указ 1400 подсунули, а сами в кусты… Но не об этом хочу сказать. Дома расслабишься, стакан-другой нарзанчика приголубишь и начинаешь чувствовать эдакое шевеление творческой мысли. А тут еще внутренний шопот: надо бы, дескать, оставить что-нибудь и для вечности, книжонку какую тиснуть… Я понимаю Попцова… Не успеешь подумать, а акулы пера тут как тут, глядишь, вскорости красуется фамилия на пухлом томе о каковом до этого я слухом и духом не знал. Шустрые ребята… Потом, правда, начинается потеха: критика, придирки, обвинения… Один даже в суд подал на меня — вот уже как год… А почему не трогают этого краснобая и горе-сочинителя, ну, этого, как его (а, черт, забыл!)… Горбача меченого, да Горбачева?.. А мне, понимаешь, повестку в суд. Несправедливо…
— Тоже мне, «инженер человеческих душ» объявился, — с нескрываемой иронией произнес Эрудит. — Наложил, наложил… А когда будешь выгребать?
Господин Главнокомандующий пропустил поначалу мимо ушей реплику. Казалось, его мозг был поглощен проблемой опохмелки, и он уже ни на что не реагировал. Вдруг он приподнялся на своем верстаке — бронетехники и, сверкнув глазами, прорычал:
— Выгребать!.. Я вам такого человечка в президенты готовлю, что вы будете за раба божьего Ельцина, как за благодетеля, ставить свечи в церквах. Шта?!
Эрудит пристально посмотрел в его сторону и грустно усмехнулся
— Мне осталось вкратце остановиться на фигуре «царя Бориса» — как он изображен в «Хронике». Надо сказать, здесь талант Попцова проявился во всем своем блеске, то есть двойственности и изощренном (не хочу говорить иезуитском) лицемерии. С одной стороны — и это для него естественно, он горячо поддерживает и оправдывает все разрушительные и кровавые действия «главного демократа», а с другой — настойчиво подчеркивает, что «Ельцин очень русский» (крупные черты лица, сумрачное выражение, невоздержанность, хитрость, подозрительность, скандальные истории личного свойства и т. д. все, мол, как у русских). Подобная двойственность к обожаемому герою, разумеется, выражает двойственность натуры сочинителя, мешкотность мышления, раздвоенность обыденного сознания, которыми руководствуется Попцов в своей жизни. Однако не это главное. Тут просматривается более широкий замысел: поставить знак равенства между частным лицом и народом и таким образом навязать недостатки и пороки данной конкретной личности всем русским. Улавливаете? Полторанин по достоинству оценил сей хитроумный замысел, когда, размахивая рукой, как лопатой, возопил: «Умри, Олег, лучше не напишешь!» Между тем автор умеет кое-что получше делать, чем это представляется многим и тому же, в общем, простодушному Полторанину. Вот ведь что он пишет: «Нельзя от демократии отгородиться национальными традициями, хотя бы уже потому, что состояние демократии внетерриториальное. Это всегда отношение целого к части, когда внепредельным является все-таки демократия».
Честно говоря, я очень сомневаюсь, что авторство этого пассажа принадлежит Олегу Максимовичу — слишком уж он «мудрен» для него, ну да бог с ним. Сей пассаж, дает понять истинное отношение сочинителя к нации, народу, России… Проще говоря, он обыкновенный «гражданин мира», не более того.
Скажите на милость, какой же русский, немец, итальянец, француз, вообще любой человек, сохранивший в себе хоть что-то человеческое, с таким цинизмом поведал бы об убийстве, как это сделал неуважаемый мною сочинитель:
«Зрелище было богатым: праздная толпа считала выстрелы, которые делались по Белому дому: спорили, в какое окно угодил снаряд. Хвалили за меткость. Один с пониманием сказал: