Суетливо вынимал кулёчки, пряча глаза, на губе дрожал пот - боялся Веры. Повторял тихим голосом одно и то же: "Может, поешь?.."
Она не хотела брать от него подарков, глаза смотрели в упор:
- Зачем отпустил маму?
Григорий начинал курить, шагал по комнате и смотрел в пол. Ей уже хотелось заплакать от злости, но взгляд натыкался на фотографию, и Вера долго всматривалась в весёлые глаза отца, в белую праздничную рубашку. Сзади вставал Григорий, потный, растерянный, и она вздрагивала и начинала плакать.
После слёз ещё нестерпимее хотелось к матери. Она боялась без неё умереть. Стала думать, как вернуть мать. И вдруг ей пришло в голову, что Григорий нарочно отправил мать к морю От этой мысли ещё сильнее его ненавидела, и казалось, что Григорий - самый противный на свете. Когда его не было дома, то всё равно в комнате жили его голос, дыхание, запахи от рубашки. И Вера твёрдо решила: нужно вернуть маму сейчас же.
В то утро она спряталась от старухи, потом пошла на почту. Прошёл дождь, с деревьев капало, они стали светлее и выше. В город с дальних полей пришло много воздуха, и все прохожие радовались друг другу, не зная, что им просто стало легче дышать. Вера часто оглядывалась, но её никто не догонял. Чем дальше уходила от дома, тем больше успокаивалась. Она давно не ходила в город и соскучилась по широким улицам, по троллейбусам и теперь с удивлением осматривала здания и придорожные клёны, как будто пришла сюда в первый раз. На неё часто смотрели люди, думая, уж не заблудилась ли она, но в ответ на их взгляды Вера смеялась, и такая радость показывалась у неё в глазах, что люди, успокоенные, проходили мимо. А город после дождя дышал весело, празднично. И Вера стала прыгать на одной ножке, считать до ста, потом обратно, платье обрызгала грязью, но ей было всё равно хорошо. Навстречу ей шли такие же девчонки, но лица у них были серьёзны и неприступны, потому что за руку их держали матери, и девочки этим гордились. Вера вслед им показывала язык - её мама всё равно добрее и красивее.
Перед высоким серым крыльцом вздрогнула - чуть не прошла почту - и поднялась на ступеньки.
Дверь открылась сама собой, в зале было тихо и безлюдно. Она взяла синий бланк телеграммы и стала долго писать: "Вера заболела. Приезжай скорее. Григорий".
Вера знала все печатные буквы и телеграммы писать умела. По праздникам и так, по желанию, она отправляла их с матерью дяде в Москву и бабушке в Сибирь. Она знала, как они тревожат, заставляя то радоваться, то горевать.
В прошлом году они послали бабушке такую же телеграмму - "Вера заболела. Приезжай скорее. Анна". Им хотелось быстрее вызвать бабушку, они уже не могли жить от тоски. Телеграмму за мать писала Вера, но бабушка всё равно поверила и приехала через день. И теперь мама тоже поверит.
Подошла с телеграммой к окошку, увидела женщину с добрыми усталыми глазами. Она прочитала все слова и, посмотрев прямо на Веру, сказала: "Зачем ты обманываешь, дочка?"
- Я не обманываю. Мне очень плохо Я боюсь умереть с Григорием.
Поняв что-то потаённое своим женским чутьём, та снова спросила:
- В какой город мама уехала? Нужен адрес.
Адрес Вера не знала. Женщина позвонила на завод, где работала мать, там назвали курорт у моря, куда она уехала. Туда и ушла телеграмма.
Вернувшись, Вера легла на кровать - нужно было заболеть, и она вовсю старалась. Болезнь не приходила, и Вера застыдилась, что обманула маму. А в глаза смотрело живое далёкое море, злилось на неё, не отпускало маму. Но потом мелькнуло в голове такое простое - ведь море не уследит за каждым, кто к нему приезжает, потому не заметит, как мать его бросит, - и это успокоило.
Вечером пришёл Григорий, смелый и пьяный, и сразу наклонился над ней. Руки его хватали хрупкие плечи и тянули к себе, не умея ласкать, но он верил, что победит Веру, раз завоевал её мать. Стало жутко - кругом его руки, и запах, и глаза без бровей, и уши. Одежда на нём шуршала, жалила острыми льдинками, от них не спастись.
И Вера отбивалась, толкала его в грудь, но быстро устала и спрятала лицо в подушку. Григорий сел на стул.
- Ну что делать-то, Вера? - Голос был тихий, точно из-под земли. - Исхудала вся, жёрдочка. Что мать-то нам скажет?..
Вера ещё глубже зарылась в подушки. Григорий замолчал, дышал часто и шумно, и вдруг всё стихло. Вера поднялась с подушки - голова Григория лежала на столе, волосы закрыли лоб, одна щека тихо вздрагивала: он спал.
Вера тихо сползла с кровати и бросилась к окну. Резко распахнула створку. Над головой увидела звёзды. Они мигали, сходились друг с другом и снова разбегались. Одни звёзды были большие и красные, другие - маленькие и голубые. Но те и другие двигались, казались живыми. От них стало тихо. От тишины забылась. Потом почувствовала тепло - к ней подошла собака и подала уши.
Веря народной справке
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Время - начало пятого.
Выпить или повеситься?
Месяц - ребро Адамово -
выгнулся тетивой.
Сукровицей рассветною пишет
заря-наперсница
Миг сотворения женщины кистью -
да огневой! Целостности разъятие.
Чёрное. Синее. Красное.
Красное. Белое. Чёрное.
Очередной виток.
Пенистое. Игристое.
Выдумано - напрасное,
Неутолённой повести
выстуженный глоток. Пятый десяток Господи!
Лучше бы внуков дюжина,
Чем этот поиск кровного
под золотым пером -
Вызревший в отрицании,
выгнутый до окружности,
Вновь забродивший замыслом:
чьё я ребро?! * * *
На берёзках яблоки повисли,
И стерня становится стеной.
Никакой художественной мысли
Более не водится за мной.
Дребезжат приспущенные вены,
В хриплой песне слов не распознать.
Господи! Какое Откровенье
Мне сегодня лучше почитать?!
Белый май черкнул штрихом неброским
Образ ветра, льнущего к ногам Яблоко, упавшее с берёзки,
Мы с тобою делим пополам. * * *
Твёрдо веря народной справке,
А молва не всегда слепа, -
Белым утром на Ярославке
Я купила себе раба. Оступившись на бездорожье -
Дуешь на воду из-под век:
Кипячёное - не створожится…
Двадцать первый век. Человек. - За подмогой? - лягнуло с неба,
Знать, - высокий - Работать что?!
- Мне всего передвинуть мебель,
Да покрасить окно одно. Исподлобья насквозь прощупав -
Не намерена ль надурить, -
Буркнул нехотя, буркнул скупо:
- Ну вот этого и бери! Боже милостив! - Чёрный сокол,
Перевязанные крыла, -
Жилы, всохшие в лоб высокий,
Мысли, выгоревшие дотла Солнце лезло в глаза без страха,
Выдав вольную всем ручьям.
- Я молился всю ночь Аллаху!
- Слава Богу! - сказала я. И срослось, и втянулось днище
В раскорёженное ведро.
Мы чинили моё жилище
Не затейливо, не хитро. Время тешилось синей вязью,
Да овечкой заблеял срок.
Обретая в себе хозяина -
Человек глядел на восток. * * *