Вот по-своему замечательная книга Ф. Кузнецова «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа» (М., 2005). О финале произведения читаем: «В конечном счёте «Тихий Дон» – роман о гибели Григория Мелехова. И в этом главный смысл романа (здесь и далее подчёркнуто мною. – Ю.Д.)... И за этим – личный трагический опыт Шолохова». И в другом месте: «У Шолохова была своя… мера отношения к Григорию Мелехову – как фигуре глубоко трагической и обречённой на гибель». Мотивируется это заключение не логикой художественного произведения, а трагическими обстоятельствами 20–30-х годов, которые акцентированы в такой степени, что представляются критику заполнившими всё жизненное пространство эпохи. Ф. Кузнецов ссылается на то, что Шолохов «это знал на примере сотен и тысяч казаков, принимавших участие в Вёшенском восстании, но поверивших советской власти». Стремление противопоставить художественной закономерности конкретные исторические события, к тому же однозначно толкуемые, характерно и для некоторых других современных публикаций о Шолохове. Так, в одной из недавно вышедших монографий аналогичное суждение не только поддерживается, но и конкретизируется: «Гибель Григория неизбежна, что знаменует и смерть прежнего, старого тихого Дона… Возвращение Григория Мелехова домой к сыну – это окончательное прощание с героем. Герой приходит домой на смерть. Невозможно представить себе Григория Мелехова, участвующего в строительстве новой колхозной, неказачьей жизни».
Такого рода представления сегодня активно вторгаются и в практику преподавания творчества Шолохова в школе. Например, профессор Пермского педуниверситета Г. Ребель в своих методических рекомендациях по поводу изучения «Тихого Дона» утверждает, что у Григория Мелехова «нет будущего. Финал шолоховской эпопеи открыт в неотвратимую для Григория Мелехова гибель».
Подобные суждения противоречат не только логике развития художественного образа, но и народному восприятию его сущности. Вспомним, как читатели «Тихого Дона» обращались к его автору в 30-е годы с просьбой сохранить герою жизнь, а во время Великой Отечественной войны многие искренне интересовались, где в настоящее время находится Григорий Пантелеевич Мелехов, в каком колхозе работает или в какой части сражается с фашистами.
Известно, что и сам Шолохов, говоря о Григории, подчёркивал, что в его судьбе запечатлены обстоятельства жизни многих из донских казаков, в том числе и тех, кто принял советскую власть и наладил свою жизнь в новых условиях. Так, в 1951 году, находясь в Болгарии, в интервью местным журналистам он заявил, что «советская власть вывела людей типа Григория из тупика, в каком они оказались. Некоторые из них избрали окончательный разрыв с советской действительностью, большинство же сблизились с советской властью».
Разумеется, позиции, разделённые семью десятилетиями, имеют не только общие черты, но и различия. Если прежде считалось, что ответственность за трагический финал жизни Григория Мелехова лежит на самом герое, который якобы по своей воле стал «отщепенцем», то теперь нас убеждают в том, что судьба шолоховского героя – это исключительно трагедия раздавленного жерновами истории человека с выжженной дотла душой, а главный смысл финала эпопеи в том, как «послереволюционная жизнь выталкивала Григория Мелехова за свои пределы – на уничтожение». Как бы там ни было, но и в том и в другом случаях Григорию Мелехову, по убеждению критиков, нет места в послеоктябрьской действительности.
Думается, что и одна и другая точки зрения в одинаковой мере упрощают сущность конфликта «Тихого Дона», примитивизируют смысл судьбы Григория Мелехова. При этом сюжетная ситуация чрезвычайно жёстко привязывается к фактам реальности, что сглаживает общечеловеческий, нравственно-философский смысл эпопеи. Бессмысленными и напрасными оказываются в таких трактовках «блукания» шолоховского героя в поисках всеобщей правды, ибо они в любом случае представляются бессильными и бессмысленными в противоборстве с действительностью.
Как справедливо отметила Н.В. Корниенко, «попытка интерпретировать этот грандиозный финал («Тихого Дона». – Ю.Д.) в категориях и на языке политической истории (равно просоветского и антисоветского текста), оптимистические либо пессимистические иллюзии, проведённые аналогии и документы о судьбах прототипов Мелехова – лишь обнажают неглубину неверующего/верующего интеллектуального сознания и обличают нашу неготовность принять «героический смысл человеческой жизни» (выражение С. Франка)».
История общественного восприятия «Тихого Дона» свидетельствует о том, что на всём протяжении его более чем восьмидесятилетнего существования даже в периоды жёсткого идеологического давления читателям удавалось приблизиться к осознанию глубинного смысла произведения.
Сокровенное чувство жизненной правды в самом искреннем её выражении в той или иной мере переживал читатель шолоховской эпопеи, доверившийся голосу её создателя, даже в предвоенное десятилетие. Странные лишь на первый взгляд метаморфозы происходили с теми критиками, которые не принимали «Тихий Дон» по мотивам идеологического свойства. Эстетическое и эмоциональное воздействие книги Шолохова было столь значительным, что оно способно было сглаживать самые категоричные политические убеждения. Многие испытали это на себе. Характерно, например, недоумение, с которым члены Комитета по Сталинским премиям в 1940 году столкнулись с, казалось бы, неразрешимым противоречием в оценке «Тихого Дона». Так, А. Фадеев сокрушался по поводу того, что «Шолохов поставил… нас в затруднительное положение при оценке… там не показана победа сталинского дела, и это заставляет меня колебаться в выбopе». Но для Фадеева было очевидным и другое – то, что в конечном итоге определило его решение: «Это исключительно талантливое произведение, и как будто двух мнений не может быть, любой человек прочтёт и скажет: «Это произведение, равного которому трудно найти».
Такие чувства по отношению к «Тихому Дону» испытывал убеждённый большевик, один из «неистовых ревнителей» коммунистической идеи, в годы Гражданской войны с оружием в руках отстаивавший её в дальневосточной тайге и на кронштадтском льду. Великий парадокс состоял в том, что в то же время и с тем же душевным трепетом читалась книга Шолохова людьми, которые находились по другую сторону баррикад. Сегодня хорошо известны воспоминания одного из главных руководителей так называемого Вёшенского мятежа, столь ярко изображённого в «Тихом Доне», Павла Кудинова, который после разгрома восстания бежал за границу и проживал, как и многие его односумы, вплоть до своей смерти в Болгарии. Так вот этот человек признавался: «Читал я «Тихий Дон» взахлёб, рыдал-горевал над ним и радовался – до чего же красиво и влюблённо всё описано, и страдал-казнился – до чего же полынно-горька правда о нашем восстании. И знали бы вы, видели бы, как на чужбине казаки-батраки – подёнщики собирались по вечерам у меня в сарае и зачитывались «Тихим Доном» до слёз и пели старинные донские песни».