Посовещавшись с женой и подлатав немного хлев, решил Павел Сергеевич завести хрюшку. Хоть какое-то разнообразие. С этой розовой животинкой всё интереснее стало жить. Начнём с того, что купили по неопытности совсем слабенького поросёночка. И пришлось старику выкармливать того, как младенца, из соски.
– Ну вот и ребёночка на старости лет приобрёл, – улыбалась старуха.
И действительно, прижмёт Павел Сергеевич это крохотное розовое тельце к груди, поднесёт бутылочку к пятачку и любуется, как тот, повизгивая, попивает молоко. Глазки прищурит, копытцем задним дёрнет время от времени – дитё есть дитё. И стал старик в хлеву днями и ночами пропадать. Не то чтобы работы много за поросёнком было, а как-то тянуло его туда. Понравилось Чуянову беседовать с хрюшкой. Присядет, бывало, на табурет, погладит подругу за ухом и заведёт беседу о жизни. О своей жизни. Что-нибудь из прошлого. А Жуньке (так прозвал старик свою собеседницу) нравилась такая забота, и она сама, завидев Павла Сергеевича, тянулась к нему. Тот и хлебушком угостит, и яблоком.
А ещё навадился Павел Сергеевич Жуньку во двор выпускать и проводить там купательные процедуры. Приобрёл для этого специальную щётку. Наведёт в тазике тёплой воды, покрошит через тёрку мыла, аж пена через край, и давай своей любимице бока натирать докрасна. А поросёнку приятно, стоит, не шелохнётся. Только пятачком водит из стороны в сторону да повизгивает весело. И разве скажешь после этого, что свиньи – грязные животные? Ничего подобного. Старуха, глядя на это, поначалу улыбалась. Чем бы дитя ни тешилось… Главное, что супруг занятие нашёл, а не ходит целыми днями с кислым лицом, не зная, чем себя занять. Но со временем стала показывать своё недовольство. Негоже это, что старик сутки напролёт со свиньёй играет.
– Ты ещё раскладушку поставь в хлеву, – ворчала Ирина Филипповна. – А то поросёнок без тебя не уснёт. Нашёл невесту.
Старик на это хитро, с прищуром, улыбался.
Было у Павла Сергеевича в деревне ещё одно занятие. Любил с утра или ближе к вечеру прогуливаться по погосту. Хотя ни родных, ни знакомых у него там не было, а всё же какая-то невидимая, непонятная сила тянула его на кладбище. Там легко думалось. А думать думу о жизни, о вечном Чуянов последнее время полюбил. С возрастом, что ли, это пришло, не понять. Или оттого, что времени, которого в городской суете катастрофически не хватало, теперь же было с излишком, и его нужно было куда-то и на что-то девать. А может, и оттого, что какой-то частичкой подсознания понимал, что не вечно ему топтать эту землю, радоваться рассвету и закату. Скоро придётся и ему лечь где-нибудь здесь, рядом с этими холмиками. Ничто в этом мире не вечно, а человек тем более.
Пройдётся старик не спеша по кладбищу, остановится у какой-нибудь могилы и подолгу смотрит на крест. У каждого у них была своя судьба. Каждый внёс частичку себя в историю. Каждый прожил эту жизнь, как сумел. Кому-то больше было отмерено, кому-то меньше. Но каждый из них познал вкус жизни. И радость, и боль, и ненависть, и дружбу, и утрату, и любовь. Кто начальник, кто рабочий. Теперь это уже неважно. Здесь теперь все равны.
Полюбилась старику на кладбище одна могилка. Заброшенная могилка. Неухоженная. Покойница ещё в позапрошлом веке на эту землю явилась. Вот уж действительно много чего повидала и испытала за свою жизнь. А теперь лежит здесь скромненько. Внуки и правнуки, скорее всего, в город перебрались, городской жизнью живут. И приехать и прибраться на могилке некому. Да и местный народ, навещая родных и близких, проходит мимо этой могилы, поросшей бурьяном, и ни один на Пасху не приберётся на ней, не положит яичко или конфетку. Обидно. Чаще всего навещал эту могилку Павел Сергеевич. И каждый раз, поглядывая на покосившийся от старости крест, вспоминал сына. Придёт время, и они со старухой лягут где-нибудь здесь. Будет ли Иван навещать их? Или порастут могилки травою, что и памятника видно не будет?
Иван с семьёй приехал в пятницу вечером. За ужином Павел Сергеевич узнал, что Жуньку заколют завтра. Всю ночь пробыл старик в хлеву. А утром ушёл за деревню, уселся на пригорок и, уставившись на небо, любуясь пушистыми облаками, тихонько вздохнул: