Поклонился ему Азмун:
— Отец! Я бедный — нечем мне отплатить тебе за добро. Вот возьми кунгахкеи в подарок.
Дал он Тайрнадзу пластинку свою; как играть на ней, показал.
А у старого давно руки чешутся, хочется ее взять, глаз от нее отвести не может! Больно понравилась игрушка.
Обрадовался Тайрнадз, в рот пластинку взял, зубами зажал, за язычок стал дергать…
Загудела, зажужжала кунгахкеи: то будто ветер морской, то словно прибой, то как шум деревьев, то будто птичка на заре, то как суслик свистит. Играет Тайрнадз, совсем развеселился. По дому пошел, приплясывать стал. Зашатался дом, за окнами волны взбесились, водоросли морские рвутся — буря в море поднялась.
Видит Азмун, что не до него теперь Тайрнадзу. К трубе подошел, за веревку свою взялся, наверх полез. Пока лез, все руки себе в кровь изодрал: пока гостил у Старика, веревка ракушками морскими обросла.
Вылез, огляделся.
Тюлень-девушки всё еще бусы ищут, ссорятся, делят — и про дома свои забыли, двери в те дома мохом заросли!
На нижнюю деревню Азмун посмотрел — пустая стоит, а далеко в море плавники косаток видны: гонят косатки рыбу к берегам Пиля-керкха, к берегам Ля-ери, на Амур рыбу гонят!
Как теперь домой попасть?
Видит Азмун — радуга висит. Одним концом на остров, другим — на Большую землю опирается.
А в море волны бушуют — пляшет Тайрнадз в своей юрте. Белые барашки по морю ходят.
Полез Азмун на радугу. Едва вскарабкался. Весь перепачкался: лицо зеленое, руки желтые, живот красный, ноги голубые. Кое-как влез, по радуге на Большую землю побежал. Бежит, проваливается, чуть не падает. Вниз взглянул, видит — от рыбы черно в море стало. Будет рыба у нивхов!
Кончилась радуга.
Спрыгнул Азмун на землю. Глядит — на берегу морском, возле лодки, тот парень-косатка сидит, чью саблю Азмун утащил. Узнал его Азмун, саблю отдал. Схватил парень саблю.
— Спасибо! — говорит. — Я уж думал, век мне дома не видать… Твоего добра не забуду: к самому Амуру рыбу подгонять буду. Зла на тебя не храню: знаю теперь — не для себя ты старался, для людей.
Через спину перекинулся — косаткой стал, свою саблю — спинной плавник — вверх поднял и поплыл в море.
Пошел Азмун к Пиля-керкху, к Большому морю вышел. Чаек, бакланов встретил. Кричат те парню:
— Эй, сосед! У Старика был ли?
— Был! — кричит им Азмун. — Не на меня — на море смотрите!
А рыба по морю идет, вода пенится. Кинулись чайки, стали рыбу ловить, на глазах жиреть стали.
А Азмун дальше идет. Ля-ери прошел, к Амуру подходит. Видит — нерпа совсем издыхает. Спрашивает нерпа парня:
— У Старика был ли?
— Был! — говорит Азмун. — Не на меня — на Ля-ери смотри!
А рыба вверх по лиману идет, вода от рыбы пенится. Бросилась нерпа рыбу ловить. Стала рыбу есть — на глазах жиреет…
А Азмун дальше пошел. К родной деревне подошел. Нивхи едва живые на берегу сидят, мох весь искурили, рыбу всю приели.
Выходит Плетун на порог дома, сына встречает, в обе щеки целует.
— У Старика, сын мой, был ли? — спрашивает.
— Не на меня, а на Амур, отец, смотри! — отвечает Азмун.
А на Амуре вода кипит — столько рыбы привалило. Кинул Азмун свое копье в косяк. Стало копье торчком, вместе с рыбой идет. Говорит Азмун:
— Хватит ли рыбы, отец мой названый?
— Хватит!
Стали нивхи жить хорошо. Весной и осенью рыба идет!
Про многих людей с тех пор забыли… А про Азмуна и его кунгахкеи помнят до сих пор.
Как разволнуется море, заплещутся волны в прибрежные скалы, седые гребешки на волнах зашумят — в свисте ветра морского то крик птицы слышится, то суслика свист, то деревьев шум… Это Морской Старик, чтобы не заснуть, на кунгахкеи играет, в подводном доме своем пляшет.
Айога
Жил в роду Сам а ров один нанаец Ла. Была у него дочка, по имени Айог а . Красивая была девочка Айога. Все ее очень любили. И сказал кто-то, что красивее девочки Ла никого нету — ни в этом и ни в каком другом стойбище. Загордилась Айога, стала рассматривать свое лицо. Понравилась сама себе, смотрит — и не может оторваться, глядит — не наглядится. То в медный таз начищенный смотрится, то на свое отражение в воде.
Ничего делать Айога не стала. Все любуется собой. Ленивая стала Айога.
Вот один раз говорит ей мать:
— Пойди воды принеси, Айога!
Отвечает Айога:
— Я в воду упаду.
— А ты за куст держись.
— Куст оборвется, — говорит Айога.
— А ты за крепкий куст возьмись.
— Руки поцарапаю…
Гворит Айоге мать:
— Рукавицы надень.
— Изорвутся, — говорит Айога. А сама все в медный таз смотрится: ах, какая она красивая!
— Так зашей рукавицы иголкой.
— Иголка сломается.
— Толстую иголку возьми, — говорит отец.
— Палец уколю, — отвечает дочка.
— Напёрсток из крепкой кожи — р о вдуги — надень.
— Напёрсток прорвется, — отвечает Айога, а сама — ни с места.
Тут соседская девочка говорит:
— Я схожу за водой, мать.
Пошла девочка на реку и принесла воды сколько надо.
Замесила мать тесто. Сделала лепешки из черемухи. На раскаленном очаге испекла.
Увидела Айога лепешки, кричит матери:
— Дай мне лепешку, мать!
— Горячая она — руки обожжешь, — отвечает мать.
— А я рукавицы надену, — говорит Айога.
— Рукавицы мокрые.
— Я их на солнце высушу.
— Покоробятся они, — отвечает мать.
— Я их мялкой разомну.
— Руки заболят, — говорит мать. — Зачем тебе трудиться, красоту свою портить? Лучше я лепешку той девочке отдам, которая своих рук не жалеет.
И отдала мать лепешки соседской девочке.
Рассердилась Айога. Пошла на реку. Смотрит на свое отражение в воде. А соседская девочка сидит на берегу, лепешку жует. Стала Айога на ту девочку оглядываться, и вытянулась у нее шея: длинная-длинная стала.
Говорит девочка Айоге:
— Возьми лепешку, Айога. Мне не жалко.
Совсем разозлилась Айога. Замахала на девочку руками, пальцы растопырила, побелела вся от злости — как это она, красавица, надкушенную лепешку съест! — так замахала руками, что руки у нее в крылья превратились.
— Не надо мне ничего-го-го! — кричит Айога.
Не удержалась на берегу, бултыхнулась в воду Айога и превратилась в гуся. Плавает и кричит:
— Ах, какая я красивая! Го-го-го! Ах, какая я красивая! Га-га-га!..
Плавала, плавала, пока по-нанайски говорить не разучилась. Все слова забыла.
Только имя свое не забыла, чтобы с кем-нибудь ее, красавицу, не спутали; и кричит, чуть людей завидит:
— Ай-ога-га-га! Ай-ога-га-га!
Хвастун
Хвастуну верить — беды себе нажить.
Жил однажды в тайге заяц. По виду он был как и все зайцы: уши длинные, две ноги короткие, чтобы ими еду держать, две ноги длинные, чтобы от врагов бежать. Только был тот заяц хвастун. Таких хвастунов заячий народ еще никогда не видал.
Вот один раз зайчишка маленький корешок сараны съел, а своим родичам рассказывает:
— Бежал я по лесу, еды искал. Вдруг как ударюсь обо что-то! Чуть голову не разбил. Вот, глядите — губу себе разорвал!
Смеются зайцы:
— Да, это верно, губа у тебя раздвоена. У всех зайцев такая губа.
А зайчишка говорит:
— Это у всех зайцев такая губа, а у меня особенная… Хотите слушать — не перебивайте… Ударился я, вижу — сарана стоит, таких еще никто не видал. Стебель у сараны с лиственницу вышиной! Цветок у сараны большой-пребольшой! Корешок у той сараны с медведя толщиной! Стал я землю копать. Зубы у меня острые. Лапы у меня сильные. Две сопки земли я накопал по сторонам. Корень откопал. Такой корень откопал, что десять дней подряд ел, а и половины не съел. Вот, смотрите, какой я жирный стал!