(506) См., например: Золотоносов 1995.
(507) См.: Пригов 1998а.
(508) Не случайно наиболее яростным сторонником литературоцентризма был именно боровшийся за сохранение цензуры Комитет госбезопасности.
(509) См. подробнее об этом главу «Антропологический эксперимент, утопический реализм и инфантильная литература как грани письменного проекта революции».
(510) Нужно заметить, что старые институты, по Дюркгейму, никогда не исчезают с появлением новых и сохраняют следы своего существования, потому что в том или ином виде сохраняются потребности, которым они отвечают (Дюркгейм 1991: 32). Лотман, возможно, откорректировал бы это утверждение, уточнив, что институциональная преемственность характерна для тринарных культур, в то время как в культурах бинарных отторжение прошлого почти всегда тотально.
(511) Ср.: Witte 1996: 261–282.
(512) Фуко 1991: 33.
(513) Как утверждает Пригов, текст становится частным случаем проявления авторской функции, в то время как художественное поведение предстает в виде инновационного, если содержит стратегический риск быть интерпретированным как нехудожественное (см.: Пригов 1998а). Художественное поведение самого Пригова принципиальным образом манифестирует две пародийные составляющие — ученого-педанта и юродивого, то есть одновременно власть ума и власть безумия, находящиеся в диалоге.
(514) Так, для Бахтина «филологизм» заключается в том, что исследователь ставит себя на место читателя, который обращается с языком как с мертвым языком, с мертвой буквой и конституирует в качестве особенностей языка те, что свойственны мертвому языку. То есть исключает из языка присутствие в нем следов некогда имевшей место социальной борьбы и сам язык рассматривает как не участвующий в социальной конкуренции.
(515) См.: Norman 1999.
(516) См. подробнее: Журналистика и культура 1998, Засурский 1999.
(517) Подробнее см.: Берг 1998в, а также материалы семинара: Современное искусство и средства массовой информации. СПб., 1998.
(518) О значении инновационных импульсов в культуре для развития и трансформации общества см.: Inglehart 1997.
(519) Создатели институциональной теории (Артур Данто и Джордж Дики) полагают, что статус «произведения искусства» тот или иной объект получает только после признания его таковым системой институтов, называемой Данто «художественным миром». «Это понятие включает музеи, симфонические оркестры, учебные классы, общественные здания, окружные выставки, правительственные коллекционные фондовые агентства, огромное разнообразие профессионалов и любителей, которые участвуют в производстве и потреблении объектов и явлений, которые члены данного общества определяют как произведения искусства» (Итон 1997: 272). Все перечисленные институты (как, впрочем, и неупомянутые — галереи, аукционы, фестивали, конференции, журналы, СМИ и т. д.) могут быть дифференцированы по принципу принадлежности к рынку культурных ценностей или принадлежности к тем общественным образованиям, которые хранят «старые ценности» или поддерживают создание общественно значимых «новых» ценностей. Процедура диалога и обеспечивает легитимное признание некоего объекта, акции или текста как произведения искусства. О системе contemporary art и последовательности шагов для достижения успеха подробно см.: Norman 1999.
(520) Гройс 1993. Подробнее см. главу «Теория и практика русского постмодернизма в ситуации кризиса».
(521) О своеобразии советской элиты и советской интеллигенции пишет В. Живов, отмечая, что само слово «элита» до 70-х годов вообще не фиксируется в лексикографических трудах и используется исключительно в сельскохозяйственном значении, см.: Живов 1999а: 55. Определение элиты как «лучших представителей какой-то части общества, группировки и т. п.» появляется только в девятом издании словаря Ожегова (1972). Интерпретация самого понятия как биологического (сельскохозяйственного) в противовес социальному симптоматично, так как соответствует антропологическому пафосу советской культуры.
(522) О способах и особенностях формирования отечественных элит см.: Проскурин 1993, Пелевина 1996.
(523) Подробнее об идеологических предпочтениях современной образованной элиты см.: Гудков 1999.
(524) См.: Штепа 1998.
(525) Как замечает Л. гудков, все более отчетливое движение образованной элиты в сторону массы, ее ностальгического отношения к советскому прошлому, мечте о возрождении «великой России» и т. д., есть следствие «фантомности» гражданского общества. См. подробнее: Гудков 1999.
(526) Подробнее о механизмах формирования вкусов и эстетических оценок см.: Берг 1998в.
(527) Можно заметить, что российские элиты структурно отличаются не только от высшего света императорской России с его сословной иерархией, но и от «звездного общества» европейских и американской культур. Далеко не каждый, зарабатывающий много, получает приглашения на самые престижные мероприятия — там нет ни спортсменов (хотя они имеют высокие доходы), ни путешественников (так как их поведение не умещается в рамки либерально-просветительской модели), ни интеллектуалов типа М. Гаспарова или С. Аверинцева, и не только потому, что последние пренебрегают светской жизнью. Значение светского человека определяется его возможностями умножать символический капитал власти, специфической рекламоемкостью его образа, способного стать ставкой при операции обмена «культурный капитал — власть», «символический капитал — деньги».
(528) Ср. утверждение Е. Курганова о непризнании феномена Пелевина именно из-за популярности его в массовой аудитории. «Пелевина, несмотря на всю его ЧИТАЕМОСТЬ, вернее из-за нее, боятся включить в претенденты Большого Букера (Малый Букер он получил, когда еще не был столь неприлично популярен, когда его феномен еще не столь определился для окружающих) именно из-за того, что явление Пелевина существует как бы вне литературы» (Курганов 1999: 5). Иначе говоря, массовая популярность выводит за предела поля литературы.
(529) Бурдье 1994: 215.
(530) См.: Пригов 1998а: 117.
(531) Проблема смещения актуальности из литературного поля в пространство массмедиа обсуждалась, в частности, на семинаре «Литературный факт: вчера, сегодня, завтра» (см.: Морев 1999: 37).
(532) См. подробнее: Мизиано 1997: 104.
(533) Так, для А. Гольдштейна книга Аркадия Белинкова об Олеше «едва ли не первое в истории русской словесности предвестье того, что впоследствии получило имя соц-арта» (Гольдштейн 1995: 253), а для А. Гениса первый постмодернист — Андрей Синявский (Генис 1994:278). Рауль Эшлеман в качестве раннего советского постмодернизма рассматривает прозу Паустовского, а затем даже «деревенскую прозу» (Eshelman 2000). Подробнее о попытках атрибутации постмодернизма различным советским писателям см.: Курицын 2000: 177–179.
(534) В. Линецкий, используя категориальный аппарат Джонатана Каллера (из его книги «О деконструкции. Теория литературы и литературная критика после структурализма») и Катерины Кларк, описывает соцреализм как постмодернизм, находя много параллельных соответствий. См.: Линецкий 1993, а также Гройс 1995, Парамонов 1997.
(535) См.: Эпштейн 1996, Weitlaner 1998: 147–202.
(536) Липовецкий 1997: 109. Не только для Липовецкого западный постмодернизм рождается в процессе деконструкции высокоиерархизированной культуры модернизма, в то время как эквивалентом модернизма на русской почве стал соцреализм. О параллелях между процедурами деконструкции модернизма и соцреализма см. также: Дубин 1994, Смирнов 1995а.
(537) Fiedler 1988.
(538) Foucault 1979, Фуко 1991, Барт 1989.
(539) Deleuze & Guattari 1976, Deleuze & Guattari 1980.
(540) Jameson 1984, Jameson 1996.
(541) Eco 1979, Baudrillard 1981, Baudrillard 1990, Бодрийяр 1994.