Позавтракав овсянкой, от которой не отказался бы даже истинный сэр, Павлов вышел в теплые сумерки, дорогой привычно набрасывая в голове план дел на сегодня. Хорошо бы как можно скорее получить ответ из КБ Ильюшина. Если вероятность продолжения полёта после возможного исчезновения Башни окажется достаточно высокой, можно получаить официальное добро и озаботиться подготовкой сменных экипажей. Отработав ситуацию на тренажерах, пилоты смогут посадить президентский борт всяко лучше уставших и переживших тот ещё шок из экипажа Старцева. И тогда придётся доставлять и увозить людей с опасной смены на зависшем в небе самолёте чуть не ежедневно.
Понять бы ещё, влияет ли Башня на людей в кабине так же как на земле. Старцев на галлюцинации не жаловался, ну да посмотрим, что ребята напишут в отчётах, тогда и будем решать и думать, что делать дальше.
Павлов привык всё планировать, ведь включать авральный режим в последние годы почти не приходилось. Больше года карантина отряд вообще просидел на базе сиднем. Тогда казалось, что в авиации проблемы, а теперь вообще никто не мог предположить, что может произойти в следующую минуту. Башня, пленившая самолет президента страны – светящийся столп замерзшего времени – существует вторые сутки, а ученые только руками разводят, не говоря уже о том, чтобы делать хоть какие-то прогнозы…
Нужно поговорить с Орефьевым. Павлову очень хотелось узнать не привиделся ли ему вчера тот самый поворотник машины, сначала светившийся, а потом погасший. Это легко проверить, если за поглощенным Башней участком дороги ведётся видеонаблюдение, в чём Павлов почти не сомневался, впрочем. Если то, что он видел окажется правдой… а вот трактовать эту самую правду он предоставит Орефьеву. Вопрос, где его искать. Одинцов должен знать где находится возглавляющий исследовательскую группу ученый. У него и спросит при встрече. Правда, звонки к нему перестали проходить сразу после ночного сообщения о запуске дрона. Начальник охраны президента не мог просто так отключить телефон, значит причина отсутствия связи другая – Одинцов сейчас внутри четырёхкилометровой зоны, потому и добавил к сообщению карту с точным указанием места.
Выехал за пределы зоны, отправил Павлову сообщение и вернулся? Выходит, домой он вчера не уходил. Хотя, чему удивляться, в подобной ситуации, дабы не тратить время на переезды, Одинцов вполне мог покемарить часок-другой в развёрнутом на скорую руку походном штабе. На отрезке дороги, перегороженной со вчерашнего дня укреплёнными блокпостами, уже появился палаточный городок, он рос на глазах, втягивая в себя все новых специалистов, медиков, разнорабочих. То ли ещё будет…
После визита дрона к зависшему борту, Одинцов может собрать совещание, а Павлову нужно успеть вернуться к восьми в офис Специального отряда, в это время ему назначил аудиенцию следователь.
Скрывать было нечего, но в смутные времена такая встреча могла привести к любым последствиям. А если самолет президента в конце концов разобьётся, охоту на ведьм устроят знатную. Именно этот исход представлялся Павлову наиболее вероятным. Если башня исчезнет – исчезнет ли она вообще когда-нибудь – вывести лайнер с места в горизонтальный полет с неполных трёх километров задача почти невозможная, тут и в КБ Ильюшина за ответом ходить не нужно.
Кроме распоряжений Одинцова в СЛО со вчерашнего дня не поступило ни одного официального распоряжения. Значит в Кремле растерялись и ждали вести с полей. Как ещё, если до сих пор непонятна причина того, что случилось. Если на нас напали – стратегия должна быть одна, если виновно неизвестное науке природное явление – другая, а если в деле замешаны представители иных цивилизаций – третья. Может статься, что настоящую причину происходящего Павлов вообще не может себе представить. Да, судьба СЛО, да что там – всей страны, будет зависеть от того, какую линию поведения выберет правящая верхушка, но взять на себя смелость вычерчивать эту линию пока никто не решился. Не зная брода в воду полезет только самоубийца. В правящем аппарате подобных персонажей не было и быть не могло ещё со времен царской России. Два извечных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?» стояли сейчас наиболее остро. Второй был для Павлова насущным.