– Значит, у вас нет ни жалоб, ни просьб? – спросил Яковлев, обращаясь сразу ко всем девушкам.
– Нет, – сказала Мария. – Спасибо Евгению Степановичу. Здесь к нам относятся лучше, чем в Царском Селе.
Яковлев не знал, что она имела в виду, говоря о Царском Селе.
Мария не могла забыть унижений, которым подвергался отец в первые дни после ареста семьи Керенским. Когда им впервые разрешили прогулку и семья спустилась в нижний зал Александровского дворца, там ждала выстроившаяся в шеренгу охрана. Николай II подошел к охранникам и начал здороваться с каждым за руку. Все, прищелкивая каблуками, пожимали его ладонь. Но стоявший предпоследним прапорщик вдруг убрал руку за спину и сказал:
– Когда вы были царем, а я рядовым солдатом, вы мне руки не подавали. А теперь я не хочу вам ее подавать.
– Где вы служили рядовым? – спросил Государь, на лице которого не дрогнул ни один мускул.
– Здесь, в Царскосельском полку.
Государь повернулся и пошел к выходу на веранду, которая вела в парк. Охрана, расступившись, последовала за ним. Выходка прапорщика не оскорбила Николая II. Не мог же он объяснять новоиспеченному прапорщику, что даже командир полка не пожимает руки каждому своему солдату. У него на это просто нет времени. Пожатие же руки Императором означает для солдата самую высокую честь. Ее надо заслужить или особой храбростью, или выполнением важного поручения. За что же он должен пожимать руку ничем не отличившемуся солдату Царскосельского полка? Одно, словно нож, полоснуло по сердцу Государя: откуда у людей возникает такая злоба? Он любил свою армию, любил каждого солдата, и, как ему казалось, до вчерашнего дня они отвечали ему тем же. Откуда же взялся этот, не протянувший руки? Кто же так исковеркал его душу и сердце, которые должны быть преданы Отечеству и Государю? Ведь он же принимал присягу.
Николай II никогда не говорил на эту тему с детьми, но Мария знала, что история с прапорщиком оставила в сердце отца глубокий шрам. Сколько таких шрамов появилось на сердце с того дня? Спасибо Кобылинскому, он, как может, охраняет и отца, и всех остальных от недоброжелательства некоторых солдат.
– Скажите, Василий Васильевич, – глядя на Яковлева озорными глазами, спросила Анастасия, – а нельзя нам устроить прогулку по Тобольску? Сколько здесь живем, а города так и не видели. Даже в тех храмах, что расположены в кремле, не были.
– К сожалению, Анастасия Николаевна, пока это сделать невозможно, – ответил Яковлев. – К вашей семье особое внимание не только жителей, но и многих темных лиц, появившихся в последнее время в Тобольске. Я не могу ручаться за вашу безопасность. Говорю это вам с чистым сердцем.
Яковлев раскланялся и вышел, раскланялся и Кобылинский. Оказавшись на улице, Яковлев спросил:
– Они действительно ни разу не были в городе?
– Нет, – сказал Кобылинский. – Вы правильно ответили – в нынешнее смутное время за их безопасность нельзя ручаться. Наряду с очистительными источниками революция выбросила на поверхность общества все его нечистоты. Я никогда не думал, что в нашем народе столько злобы, ненависти, мстительной зависти. Иной готов дать отрубить себе руку, если после этого отрубят обе руки соседу. Вы верите, что революция может устранить всю нечисть, проникшую в души людей?
– Человечество борется со своими грехами со времен рождения Иисуса Христа, – заметил Яковлев. – И даже раньше. И, по-моему, еще ни в чем не преуспело.
– И вы считаете, что революция, как очистительная гроза, одним махом избавит нас от всех грехов? – Кобылинский даже остановился, желая услышать подтверждение тому, во что никогда не верил.
– Вы знаете хоть одного человека, не совершившего в жизни даже малейшего греха? – спросил Яковлев, глядя в глаза Кобылинскому.
– Знаю. И не одного, – не задумываясь, ответил Кобылинский.
– И вы можете мне их назвать? – Яковлев с недоумением посмотрел на Кобылинского, удивившись детской наивности полковника.