— Кому-то?
— Ну, знакомому какому-нибудь. Приятелю, скажем.
— Твой флюгер?
— Да какой же он мой? Раз отдаю, значит, уже не мой.
— Но ведь это ты его даришь… какому-то отцовскому приятелю или знакомому…
— Почему я? Я сделаю, а подарит Йонас, твой отец.
— И тебе… ничего?
— Почему ничего? Я умею такие штуки делать, и это мне нравится. Могу выковать все что угодно, а вот безделушки эти почему-то особенно по душе. Все мужики в нашем роду разные штуковины ковали. Бывала небось в лафундийском музее? Видела? Там и мое кое-что. Теперь-то забывать стал, как их делают. Хорошо, твой отец напоминает, разрешает когда-никогда побаловаться.
— Разрешает?
— И хорошо, что разрешает. Только я почти отвык. Надо подтянуться. Директор говорит: в конце августа, ну, после жатвы, будет у нас в Тауруписе красивый праздник. Чуть ли не День кузнеца. Что может быть лучше? Ты ведь знаешь, у нас, почитай, каждый второй — кузнец. Я таким и остался, а другие бывшие. И директор правильно говорит, неважно, что бывшие! Все могут взять в руки молот и выковать, что только пожелают. И отец твой знает, что такой праздник нужен Таурупису и нашей, Каволюсов, семье. Не просто дожинки, когда мужики, как свиньи, напиваются, а бабы тоже пьют и плачут. Ну, пусть попоют сначала, но потом все равно плачут, и виноваты мы, мужики. Не умеем от души веселиться. Йонас Каволюс правду говорит, надо другие праздники заводить. И всему совхозу, и семье нашей. Разве хорошо, если каждый сам по себе? Да еще не только пьют — дерутся, плачут.
— Это не отец, а Спин придумал. Прожужжал отцу уши: работать умеете, а праздновать нет. Созываете людей, устраиваете парад, оттого все и напиваются.
— Очень может быть. А мне Йонас так сказал: кончим жать рожь, сдаст вступительные Агне, вернется, вот мы и отпразднуем. Пускай кузнецы Каволюсы потягаются: кто лучше коня подкует — премия, кто самый красивый флюгер сработает — премия; одним словом, кто что умеет и может. Так что самое время кое-что вспомнить, Агнюшка. Делаю тот флюгер не для себя, а для того, чтобы проверить себя, вспомнить. Очень бы мне хотелось не коня скорее да лучше всех подковать, а самый красивый флюгер сотворить. Подарил бы я его…
— Кому, дядя?
— Хочешь, тебе? А почему бы и нет? Ведь ты же виновницей торжества будешь…
— Почему я, дядя? Дожинки, конец страды отмечают…
— И дожинки, и начало твоего учения. Отец так доволен, что отступилась ты от этих артисток. И я говорю, поближе к земле — оно лучше.
— К свиньям поближе?
— Не сердись, голубушка. Отец-то что говорит?..
— Знаю я, что он говорит. А люди? Сам сказал, людям виднее, кто на что годится. Не гожусь я для фермы, сама чувствую.
— Теперь не годишься, а получишься — и сгодишься.
Агне посмотрела на дядю и смолчала.
Наверно, знает, куда отвез Йонас Каволюс ее документы. И не отец ли говорит его устами? Отец! Дукинас даже не скрывал этого, даже гордился, как гордятся знакомством или родством с известными людьми. Но ведь это так скверно! А если бы она взяла и заговорила сейчас словами Зигмаса-Мариюса? Он композитор, тоже человек известный! Что понял бы дядя Дукинас про музыку, половодьем заливающую мир? Что музыка — не только быстрая полька или медленный вальс, не только голоса животных и птиц, но и убитая индийским богом Индрой змея тишины, и с доверием обращенный к отцу взгляд Исаака, и нож Авраама?.. Если бы она сказала ему, что флюгер, который он кует, тоже музыка? Пустое, перебил бы он, все пустое, девонька, флюгер — это флюгер… А может, и нет?
Ведь это говорит не только Рита Фрелих, но и в деревне повторяют: человек, мол, иногда похож на флюгер… Может, что-то неизвестное ей знают таурупийцы, когда утверждают такое…
— Дядя, а почему это железо красное? Еще не остыло?
— Не железо это. Директор попросил, чтобы не из железа. Потому-то мне еще труднее приходится. Нашел я ручки от старых дверей — когда Лафундию ремонтировали, выбросили. Я ничего не выбрасываю, собираю, пусть полежит в ящике: запас карман не трет, вдруг да понадобится. И видишь, сгодились! Расплавил я эти ручки, латунные они; и вот из них… Железо нынче не больно в моде, там, в городе, хотят, чтоб из бронзы, из латуни… И директор… хочет…
Отец! Он хочет, он приказывает, он разрешает… Йонас Каволюс лет пять назад приказал перестроить лафундийский дворец, решил основать там музей. Теперь приказал из старых дверных ручек выковать флюгер. Что-то загадочное таилось во всех его действиях, даже в словах. Какая-то сила. Очень уж далекое будущее предвидел отец. Гораздо более далекое, чем тот праздник, который он устроит, когда дочка поступит в академию.