Пятрас Собачник, видимо, сходил с ума. Он сунул в рот горсть монет и начал грызть. Потом плевал золотом в Агнессу. Лицо его то трепетало, то каменело, как у мертвеца.
— Не хочешь?.. Не хочешь?.. — хрипел он сквозь зубы, и Агнесса видела, как они, гнилые от старости, вдруг зажелтели от таящего во рту золота. — Не хочешь, вошь несчастная?.. Так и не сестра ты мне! Чумазая девка! Вошь на моем теле, вот кем ты была и будешь…
Агнесса отступала от дерева к дереву, дивясь тому, что на кладбище так пусто и так страшно, что нигде живой души не видать.
Наконец она добралась до домика кладбищенского сторожа, но он был пуст, и Агнесса побежала дальше, уже по дороге, по которой, она знала, бежать тоже было опасно, потому что Пятрас Собачник сейчас сядет в свою «Волгу» цвета тумана и задавит ее… Хорошо, что уже виден был знакомый молодой милиционер, тот самый, стоявший на перекрестке и запрещавший ездить по городу на санях, хорошо, что он поднял свою палочку и остановил движение. Тогда и услышала она визг тормозов «Волги» Пятраса Собачника и растопырила руки, чувствуя, как соскальзывает с плеч вишневое платье и ее нагое тело падает в ласковые руки человека с усами Винцялиса и подбородком Бейнариса.
15
Агне открыла глаза, когда Тикнюс разговаривал с остановившим машину автоинспектором. Они стояли у белой полосы на широком шоссе, почти уже влившемся в предместье. Но это еще не был город, так, по крайней мере, утверждал Тикнюс, доказывая автоинспектору, что он никогда не превышает скорость там, где это запрещено. Он, мол, и теперь постепенно сбрасывал газ, зная, что въезжает в город, и ехал бы еще медленнее, если бы заметил знак; установили неправильно — так повернули, что и не разглядишь, а если и заметишь, еще гадай, к тебе он относится или к тому, кто подъезжает справа. И действительно, когда они, оставив машину, подошли к знаку, автоинспектор вынужден был согласиться, что водитель прав, знак поставлен черт знает как, что за обормоты устанавливали? Он извинился перед Тикнюсом, но, козырнув ему, все-таки упрекнул:
— Другие видели!
— Видать-то и я видел, — возразил Тикнюс, — но надо, чтобы порядок был, тогда и штрафовать меньше придется.
Агне слушала их спор, а думала о Спине. Теперь, когда она уже приехала — почти приехала! — испугалась своей смелости. Эта смелость была так же беспардонна, как и ее, Агне, любопытство, когда читала она письмо, предназначенное не ей. Но ведь она так и не дочитала его! И от этого Агне снова стало не по себе, охватило безумное желание вытащить письмо и прочесть до конца. Узнать все… Тем временем возвратился в машину Тикнюс. Агне глянула в его сторону и спросила:
— Чего он хотел?
— Дырку в талоне сделать или рубль получить.
Она не очень-то поняла, в чем дело, но почему-то заволновалась, как и тогда, когда прикоснулась к локтю Тикнюса.
— Поехали отсюда! — впервые попросила и приказала Агне. — Меня Спин ждет.
— Нервы только портят, — ворчал Тикнюс. — А вообще-то я их не боюсь. Меня еще никогда не штрафовали. Привязываются, вот как сегодня, по-пустому, а то даже и не решаются задеть. Есть, верно, во мне что-то такое… Уважают… Куда поедем?
Агне назвала адрес. Спин жил на Зеленой горе, в тех кварталах, которые были застроены одноэтажными и двухэтажными коттеджами еще до войны. Улицы здесь были узкие, но прямые, словно повторяли незатейливый мотив пересекающихся прямых, характерный для центра Каунаса. Может, заблудиться тут и труднее, чем в извилистых, петляющих улочках старого города, но и найти дом, где ты прежде почти не бывал, тоже нелегко. Пока Тикнюс искал нужный дом, к тому же самому месту, но по другим улочкам катила еще одна машина — синие «Жигули». Агне в это время снова вытащила письмо Спина. Безусловно, это было глупо: всю долгую дорогу продремала, потому что делать было нечего, а теперь, когда остались считанные минуты, лихорадочно принялась читать.
«…Идея семейного праздника настигла меня неожиданно, вернее, совсем не вовремя, когда я не мог сосредоточиться и подумать, чего она стоит. Я шел с завода в прачечную, а это немалый крюк: надо перейти мост, потом шагать берегом… В общем, ты знаешь, что я люблю гулять! Тащил я клетчатый чемодан, который ты мне подарила. Напихал в него грязное белье… Молния сломалась, из щели торчал уголок простыни, мне было неловко и стыдно, я старался нести так, чтобы этот уголок был меньше виден, жался к стенам домов. Люди обгоняли меня то слева, то справа, проносились, словно ласточки перед дождем, и, конечно, мешали думать. От одного из них я и услышал слова, которые дали толчок моей идее: «Я не пойду, если ты не согласишься позвать их…»