Однако с кем-нибудь что-то должно произойти. Возможно, ничего плохого. Агне хорошо знала, что Йонас Каволюс никуда и никогда не ездит просто так, без определенных планов. Спин его почти не интересовал, Лиувилль уже был при нем, из-за него едва ли следовало ехать сюда. Господи, какая некрасивая, угловатая голова у ее ученого братца! Художника Йоциса она видела впервые, и Йонас Каволюс тоже. До чего же смешон этот пьяный приятель Спина: пристает ко всем со своим Стяпукасом, толкует о будущем изобразительного искусства! Но, видать, неплохой художник. Может, если Йонасу Каволюсу понадобится художник для интерьера, Агне предчувствует это, он вспомнит сегодняшнюю встречу и велит хоть из-под земли выкопать Йоциса…
Нет, и Йоцису ничто не угрожает.
Спину?
Может быть, Йонас Каволюс надумал отомстить сыну за непослушание? Хочет забрать его в Таурупис? Скажет: ладно уж, сунул пять лет псу под хвост, поехали, дома разберемся. Важно укоротить узду, на длинной водят только объезженную лошадь… Пусть-ка Спин погрызет в Тауруписе натянутые отцом удила, погрызет, погрызет и не станет больше взбрыкивать. Дожди и ветры Тауруписа самые серые холсты отбеливают, что им человеческие характеры! Вон Агне походила за свиньями и, глядишь, написала заявление туда, куда отец продиктовал… Ох, Спин, Спин, может, согласие Йонаса Каволюса устроить в Тауруписе День кузнеца — праздник урожая в поселке бывших кузнецов, всего лишь первый шаг к тайным переговорам со старшим сыном?
Зигмасу-Мариюсу?
Нет, нет! Агне видела, как удивился отец, встретившись здесь с композитором. Не рассердился, это бы сразу было видно. А если и разозлился малость, то уже остыл, может, потому, что видел: почти год его Агне никуда не бегает, ни с кем не встречается, разговаривает со своей Натальей про свиней да с Ритой Фрелих про великих педагогов мира…
Никак не понять, зачем спешила она сюда, зачем мчалась на «Волге». Чтобы смотреть, как мужики хлещут водку? Сама этому не научилась. А Лиувилль прихлебывает, видать, уже привык к ней, конечно, пьет по-умному — без этого умения трудно по разным конференциям да совещаниям разъезжать. Дизайнер уже почти не поминает своего без вести пропавшего приятеля, Зигмас-Мариюс творит симфонию, постукивая ложечкой по консервной банке. Один только Тикнюс трезвый, Йонас Каволюс посылает его то в магазин, то еще куда-то. Тикнюс единственный сейчас работает, и Йонас Каволюс доволен, что он тут, что мир преобразовывается согласно его планам даже тогда, когда за столом семейный праздник.
Праздник маленький. Импровизированный. Не о таком ли мечтал Спин? «Вечер вольных импровизаций». И с Зигмасом-Мариюсом она познакомилась на вечере его импровизаций… Неужели только такие вечера разнообразят жизнь, помогают даже «откопать» ее смысл?
Йонас Каволюс, до этого провозглашавший все свои тосты сидя, встал.
— Дети, — сказал он, обращаясь не только к Лиувиллю, Спину и Агне, но и к Зигмасу-Мариюсу, и к дизайнеру Йоцису, — дети! Мы собрались, чтобы поздравить Спина. Он уже многое сделал в своей жизни. Безусловно, не все, что мог и должен был бы сделать…
— Интересно, отец, а что я мог и должен был сделать? — Спин перебил Йонаса Каволюса, и Агне зажмурилась, потому что ей стало неловко за необычно высокий голос Спина.
Йонас Каволюс долго смотрел на сына.
— Итак, — снова начал он, вроде бы и не услышал вопроса, — мы собрались… Нет только вашей матери, Риты Фрелих, как мы привыкли ее называть. Выпьем же за ее здоровье. За здоровье вашей матери, дети!
— За здоровье Риты Фрелих! — выкрикнул дизайнер Йоцис.
— А я буду пить за здоровье своей сестры Стасе, — все тем же высоким, напряженным, готовым сорваться голосом объявил Спин.
Рука Йонаса Каволюса на миг застыла на пути ко рту, неужели не выпьет до дна за Риту Фрелих, за то, чтобы избавилась она от мигрени и всех остальных своих болезней? Агне видела, как отец заставил себя пригубить рюмку и только, опустив ее пустую на стол, сдержанно сказал Спину: