Все чаще мечтала Антонина о соседке, почти представляла себе ее — лицо, руки, голос.
Как-то, цокая каблуками, шла она по гулкому вестибюлю главного корпуса — день был превосходный, все разбрелись кто куда. Приоткрылась скрипучая стеклянная входная дверь, и в щель проскользнула женщина с чемоданчиком. Антонине показалось, что она напугана — часто дышит, пугливо озирается по сторонам.
— Санаторий «Жуведра», да? — пробормотала она неуверенно. — А не скажете ли вы мне, где тут регистратура?
Регистратура была рядом, около гардероба. Заезда в это время обычно не ждали, и молоденькая регистраторша вовсю флиртовала в парке с молодым бородатым парнем.
— Я сейчас позову… — Антонине было ясно, что женщине трудно сидеть и ждать.
— Что-что? Кого позовете?
— Регистратора.
— Да не беспокойтесь! Не надо! Подожду… Я так боялась, что… А теперь, когда я уже на месте… Не надо! Спасибо.
Так и не поведав Антонине, чего она боялась, женщина отвернулась от нее. Антонина не ушла, внезапно появившаяся незнакомка заинтересовала ее своей сбивчивой, беспокойной речью, а еще больше многозначительным, внушающим тревогу молчанием. Вновь прибывшая не сказала больше ни слова, ждала, нервно покусывая губы. Казалось, каждая минута ожидания уродует ее тонкое, красивое лицо. Выступающее из-под легкого плащика, обтянутое нейлоном колено подрагивало, модный каблучок постукивал по кафелю пола, она неотрывно смотрела на стеклянную стену, но вряд ли видела что-нибудь, кроме утомительно яркого света. Вскоре вестибюль наполнился людьми; зажав в губах цветок земляники, появилась и регистраторша.
— Вот она! — обрадовалась Антонина, указывая незнакомке на девушку. Женщина не поблагодарила, подошла к окошечку и через несколько минут уже исчезла со своим небольшим чемоданом и странным, болезненным нетерпением.
Антонина разочарованно вздохнула. Привычный уже гомон праздной толпы отдыхающих наполнил вестибюль, но не успокаивал, а лишь напоминал о предстоящем сытном обеде, внушал безразличие ко всему, что не связано с этим обедом и дальнейшим бездельем. Она замешалась в толпу, но никак не могла забыть ту странную женщину. Хотелось куда-то спешно идти — нетерпение незнакомки словно бы передалось ей.
Ах, да ладно, успокоила себя Антонина, никуда она не денется. Не встречу сегодня, увижу завтра. Почему-то об этой женщине думалось только в будущем времени — увижу, встречу — никакой связи между ней и прошлой жизнью Антонины не было, но связь эта уже намечалась, странно перекликаясь с недавними событиями, возрождая в душе состояние безотчетной угнетенности, от которой Антонина едва-едва избавилась. Но ведь она могла снова навалиться? Было такое чувство, словно, отправляясь в санаторий, она оставила эту свою гнетущую тяжесть какой-то другой женщине (хотя притворялась, что совсем о ней забыла), но та не выдержала и явилась сюда с грузом невыносимых забот и тягот, явилась и на виду у всех должна вернуть их ей, Антонине. Господи, неужели где-то по-прежнему ревут моторы автомобилей, раздаются резкие свистки милиционеров? И никуда она не сбежала от этого, просто захлопнула окна и законопатила все пазы, поэтому шум заглох, стал почти неслышным. Но стоит образоваться малейшей щелке, как в нее тут же просунется когтистая лапа прошлого. Мысли текли бессвязно, рождали недоброе предчувствие опасности, которому противоречило все, что окружало ее сейчас: беспечное санаторное существование, набирающая за широкими стеклами силу весна, отсутствие какого бы то ни было сходства между ней, Антониной, и незнакомкой… Мрачные дни прошлого, казалось, только и ждут случая пробраться сюда, приняв заманчивый, привлекательный вид. Прочь, прочь от этой женщины!.. Но у Антонины не было сил ни смотреть, ни слышать. Угроза покою и равновесию была очевидной, даже вызывающей, но она сулила не только боль, сулила радость — да, и радость! — которую породит тяжкая обязанность проникнуть в замкнутый, болезненно трепетный внутренний мир постороннего человека.