— Голову в тенек, ноги на солнышко, и не перегреетесь! Вот так…
— Господи, как вы внимательны ко мне, милая Антонина!..
— Зовите просто Тоней.
— А какое здесь чудесное местечко, Тоня!.. До чего же ненавижу зевак, которые всюду суют свой нос…
— Какая у вас кожа гладкая, — похвалила Антонина, едва удержавшись от желания прикоснуться к спине подружки, как она теперь мысленно называла Констанцию.
— Правда? — Кайрене была рада похвале. Она лежала трогательно хрупкая и белая-белая, словно не в пору выпавший снег, который вот-вот растает.
— Ох, и любит же вас, наверное, муженек! — Антонина дивилась себе — спросила вроде бы шутя, но от всей души желая, чтобы так оно и было.
— Муж? — Констанция повернула к ней лицо, пожевала травинку — молча обдумывала, следует ли продолжать эту тему. — Да, он у меня очень хороший. Не стану хулить, наговаривать. Это глупо и унизительно. И нечестно. Но он… Нет, вам можно сказать. Не стыдно. Я скажу… Он не любит меня… Когда-то любил… Я еще вчера хотела сказать вам… Когда-то я была совсем другой!
— Вам и сейчас цены нет — стройная, подтянутая, ни живота, как у меня, ни пятен на руках… Разве можно вас не любить?
— Ах, милая моя Тоня! — Констанция оперлась о локти, осмотрелась кругом потрезвевшими глазами — озеро сократилось вдруг до размеров лужи, от него несло тиной, берег был истоптан коровами. — Он давно разлюбил меня… Простите за пошлую жалобу, которую так часто повторяют женщины… Но разве можно любить такую, как я?
— Такую, как вы? — До них донеслось тарахтенье мотора — с противоположного берега озера долетел зычный, жизнерадостный голос; за сосняком шумело шоссе. Нет, они не были отрезаны от всего мира. Иллюзия полного уединения пропала. — Стоит вам показаться, все оборачиваются… И я за вами по пятам ходила, ловила вашу улыбку… Не любить такую, как вы?!
— Да, именно такую, которая всюду бродит с одной и той же книгой и в конце концов бросает ее, не дочитав!
— Уверена, что вы прочли куда больше многих…
— Тем хуже для меня. Заболеваю я от книг. Хорошие заставляют грустить, страдать… Только открою, начну читать и сразу вижу, чем кончится… Начать я, может быть, и не сумела бы, но закончить любую книгу берусь не хуже автора.
— Тут у нас недавно старичок жил. Красноносый такой. Говорили, роман сочиняет…
— Конечно, раз красноносый, значит замечательный роман напишет! Как же иначе? — язвительно рассмеялась Констанция, словно упоминание о писателе было для нее личным оскорблением. Антонина пожалела, что слишком мало знает о мире книг и совсем ничего о связях Кайрене с тайнами этого мира.
— Я слыхала, что книжки не только писатели сочиняют — инженеры, врачи, клоуны…
Ее Фердинандас любит порассуждать на эту тему, завидуя славе и гонорарам счастливчиков. Новая подруга, явно не заурядная домашняя хозяйка, может, она и сама пишет?
— В молодости пробовала.
— Я так и думала! — обрадовалась Антонина, что подтвердилось ее предположение, а еще больше тому, что ушли они от опасной темы, слишком минорной под лучами полуденного солнца, куда более уместной, если бы они разговаривали в уютном полумраке их комнатки.
— Не романы. Стихи. Только стихи. Впрочем, кто в семнадцать лет не воспаряет к небесам? Вот и я строила воздушные замки, мечтала о прекрасном принце.
— А теперь?
— О чем я могу теперь мечтать?
— Не знаю. Другие-то вон пишут…
— Пишут. Но что и как пишут? Про самих себя мы еще кое-что знаем, — голос ее звучал страстно и убежденно. — А про другого человека можем только предполагать. Одним удается делать это умно, а другие — глупо, бессовестно лгут…
— Но ведь есть хорошие книги? — Антонина тоже заволновалась. Никогда еще до сего времени никто не разговаривал с ней так. Высокие, пусть невеселые слова будоражили Антонину, служили доказательством того, что ее не совсем еще поглотил водоворот быта, хотя с появлением в ее жизни этой таинственной печальной женщины от обретенного было спокойствия и следа не осталось.
— Лучше бы их не было! Не хочу травить себя правдой. Какой толк в ней, если ты несчастлива? Только чувствуешь себя еще более несчастной. С ложью можно еще как-то смириться, но с правдой… Не надо больше говорить об этом!
Поделом тебе, внутренне сжалась Антонина, не будешь без приглашения лезть в чужую жизнь. Ведь еще ночью предупредили тебя ее жуткие, невидящие глаза… Так я и предчувствовала — то, что для меня интересно, необыденно, для нее банально, пошло… Она несчастная, но гордая и не желает, чтобы о ее несчастье вытирали грязные сапоги! И имеет на это право. А я распустилась, веду себя, словно завзятая курортная кумушка. Хотела отыскать человека еще более несчастного, чем ты сама, чтобы утвердить с его помощью чувство собственного достоинства? Как это она сказала? — «С ложью можно еще как-то смириться, но с правдой…», если она говорит искренне — а в искренности ее я не сомневаюсь, — это так ужасно!.. Нет, любая правда лучше самой красивой лжи! А давно ли ты сама думала, как она? И жила так? От одной лжи, из одного тумана кинулась в другой, правда, менее плотный, позолоченный лучами солнышка… Дорвалась до отдыха и забыла обо всем, а правда — одна, хоть там, хоть здесь.