Она не собиралась рассказывать Констанции про тюльпан, украденный Витукасом, но вдруг взволнованно и сбивчиво обо всем ей поведала.
— Да, скверно… Я понимаю ваше горе, Тоня. — Констанция села, забыв, что полуодета. — Но в его проступке есть и радость — я бы знала, чем утешить себя, — значит, сын меня любит! Неужели вы об этом не подумали?
— Нет, — что-то в словах Кайрене задело Антонину, но она не стала спорить. В странном мире живет эта женщина, все там вверх ногами, как отраженные в глади воды кусты и деревья. В этом ее слабость, но и превосходство, которое невольно признаешь.
— Простите, Тоня. Не знаю, что на меня нашло нынче, несу какой-то вздор. — Порыв ветра растрепал ее волосы, на белой шее обнажился уродливый шрам.
— Вам операцию делали?
— Нет. Упала. Давно уже, поскользнулась и упала, — Констанция нервно прихватила пряди волос и прикрыла шрам.
Надо осторожнее ходить по улице! Антонине захотелось погладить ее шею, словно подруге все еще было больно.
— Затащила вас в такую даль и мучаю дурацкими вопросами. Не отвечайте вы на них! — пробормотала она виновато и отвернулась. Забыть обо всем! Так хорошо лежать рядом под весенним солнышком. Когда же загорала я в последний раз? Еще в техникуме училась, готовилась к экзаменам на заброшенном кладбище… Даже на месте вечного успокоения не было страшно… И все-таки какой ужасный шрам!
— Мне здесь очень хорошо, спасибо вам! — Констанция перевернулась на спину, подставив солнцу и грудь, устало закрыв глаза. — Это мне следует извиниться перед вами… Очень вас прошу, что бы ни случилось со мной, не осуждайте… Ладно?
Забыть обо всем!.. А что может случиться на курорте, где каждому обеспечены покой, сытная еда, медицинский уход? Где такое солнце! Констанция кажется не столько больной, сколько ужасно уставшей. Впрочем, кто в наше время не устает? Тяжкие мысли порой изводят сильнее, чем самый тяжелый труд. По себе это знаю… Только бы не перегрелась подружка — первый раз на солнце. Забыть, обо всем забыть! Но не могла прогнать ощущение, будто что-то уже случилось. Об этом напоминал шрам. Его, конечно, легко прикрыть волосами, но избавиться от него, вывести, как пятно на платье, невозможно…
— Хватит, а то сгорим! — Антонина встала и потянула одеяло из тени сгорбленной ольхи.
— Еще немножечко! Не пойду! Ну, полчасика — упрашивала Констанция, словно балованный ребенок. На личике ни следа тревоги, тем более горя. Как переменчивы и мысли ее, и настроения!
— Тогда оденьтесь. А то я потом буду виновата.
Констанция послушно накинула кофточку, застегнула пуговицы, поднялась и со смехом начала швырять в воду обсохшие ракушки.
Домой Антонина возвращалась расстроенная, озабоченная, хотя одна такая прогулка стоила месяцев прежней ее жизни. То и дело поглядывала на беззаботно семенящую рядом Констанцию; совершенно забыв свои страшные слова о лжи и правде, она весело о чем-то болтала. Глупые мы люди — женщины… То готова была отдать что угодно, лишь бы расшевелить ее, а теперь сержусь на ее ребячливость… Легкомыслие, поправила себя Антонина.
Ночью соседка опять глухо стонала, В тишине и темноте казалось, что в ее худеньком теле яростно сражаются враждебные силы и не могут ни победить друг друга, ни взорваться отчаянным, звериным криком. Стоны перемежались горестными смешками — даже в забытье издевалась Констанция над собой. Что заставляет ее метаться и стонать? Антонина была испугана, очень испугана, но стоны не были уже неожиданностью, как прошлой ночью. Она встала, подошла к кровати соседки, не выдержав, включила свет.
— Боже, — вырвалось у измученной женщины, пустые, широко открытые глаза бессмысленно блуждали по ярко освещенной комнате, руки судорожно пытались натянуть сбившееся одеяло. Замерзла, бедная! Антонина заботливо прикрыла ее сверху еще и своим одеялом.
— Неужели опять начинается?