Перездоровавшись со всеми, я сел на свободный стул между Донатасом и Лаймой.
— Нехорошо опаздывать, — медленно произнес Донатас, помешивая ложечкой кофе.
— Теперь это модно, — ответил я. — Ну как, весело было вчера у Ромаса?
— Как кому… — протянул тот.
— А ты еще в роли толстяка-отшельника? Пропадаешь, брат!
Он невесело, улыбнулся, пожал, плечами и ничего не ответил.
— Давно тебя не видала, Мартис, — сказала Лайма. — Но ты нисколько не изменился. Не правда ли, Ромас?
Губы у Лаймы ярко накрашены, она в черном платье с закрытой шеей. На плечи спадают длинные золотые волосы — гордость нашей компании.
— Да так уж повелось, что мы ищем перемен там, где они меньше всего могут быть, — ответил я вместо Ромаса.
— Я же говорил, что он придет! — не сдержался Ромас. — Я всегда верил в тебя, старина!
— Что будем пить? — спросил Генрикас.
— Кто что, — ответил Донатас. — Полная демократия.
— Нет, — запротестовал Ромас. — Сегодня такой день, что все должны приложиться.
Договорились, к чему будем «прикладываться», взяли также кофе с бисквитом. Я попросил еще компот из абрикосов.
Юдита тем временем сидела, чуть склонив голову, сложив руки на коленях и несмело оглядываясь вокруг. Я понял, что со всеми, кроме меня, она уже знакома.
Генрикас отошел к стойке бара, мне захотелось курить, и я последовал за ним.
— Послушай, — сказал я, — я что-то не разберусь. Виноват, отстал от жизни. Кто это?
Он довольно усмехнулся.
— Что ж, могу дать краткую биографическую справку: матери у нее нет, живет с отцом, старик ее очень любит, в этом году она окончила музыкальную школу. Удовлетворяет тебя моя информация?
— Не очень. Ну да более исчерпывающую я постараюсь получить сам.
Мы вернулись к столику. На эстраде собирался джаз.
— Чего ты такой кислый? — спросил я Донатаса.
— Пустяки, — поморщился он. — Летом куплю себе спиннинг, и все будет хорошо.
Генрикас уже рассказывал какую-то историю, но начала ее я не слышал:
— …пили мы под лозунгом «Будем сильнее самих себя». Вылакали пару бутылок. Потом встретили еще несколько дружков. Те тоже заказали. Мы все ликвидировали. Интересный получился там у меня диалог с одной женщиной, но я не очень-то уж и помню. Потом…
Я не стал больше слушать. Его рассказы о вылаканных бутылках порядком уже мне надоели. Я посмотрел на Диту. Она разглядывала свои руки, сложенные на коленях, и было неясно, слушает она Генрикаса или о чем-то думает.
Заиграла музыка, я пригласил Юдиту. Танцевала она легко и на редкость ритмично, ровное ее дыхание ласкало мне шею, а у меня никак не поворачивался язык, чтобы начать разговор.
— Вы любите танцевать? — начала она первая.
— По правде говоря, нет. Ни танцев, ни разговоров о них. Да и танцевать-то я почти что не умею.
— Нет, вы хорошо танцуете, — сказала она уверенно, но я не видел ее глаз.
— Неправда. Во время танцев мне всегда хочется расстегнуть воротничок и положить галстук в карман.
— Оригинальное желание.
— Генрикас тоже оригинал, не правда ли?
Она промолчала.
— Вообще же я рад, что вы попали в нашу компанию.
— Почему?
— Мы посадим вас на высокий стул у бара, будем поливать вином и кофе, и из вас вырастет такой цветок, что ого-го!
— Пугаете? — усмехнулась она и откинула голову.
— Шучу, — ответил я, но в голосе предательски прозвучала невеселая нотка.
Танец кончился, и мы вернулись к столу.
Донатас поднял бокал.
— Выпьем за пополнение армии новыми кадрами.
— Ты хотел сказать — армии львов? — вмешался Ромас.
— Нет, я имею в виду нашу, советскую.
— Что за идея? — брови Генрикаса полезли на лоб.
— Вчера я был в военкомате. Придется идти служить.
— Когда? — всполошилась Лайма.
— Пока не знаю. Но, должно быть, ждать уже недолго.
— Так вот отчего ты такой кислый? — сказал я.
— Ни черта я не кислый. Подходит время, и надо идти. И я нисколько не переживаю из-за этого. И сочувствия мне тоже не требуется.
— А как со спиннингом? — тихо спросил я Донатаса.
— Не знаю, — протянул он.
— Правильно, — согласился с ним Генрикас. — Мы ничего ведь не знаем о своем социальном назначении. На этом свете рождаются и солдаты и кутилы. Не унывай, старик, мы будем вместе с тобой до тринадцатого удара и понесем твой чемодан. Выпьем!
Помню, ты учил меня рыбачить, Донатас, однако рыбака из меня не получилось. Мы терпеливо высиживали на бревнах причала, ты сосредоточенно закидывал удочку, а мне все что-то не везло, и я, потеряв терпение, обычно сторожил наши детские сандалии и банку с червями. А вот ты был настоящим рыбаком — спокойный, терпеливый, мне же оставалось только сторожить банку с червями; теперь ты опять впереди нас, и мы лишь понесем твой чемодан. Ты был терпелив и вынослив, как индеец, когда ловил рыбу в рыжей воде у причала, таким же ты остался и после, когда до крови разбивал себе колени и локти, защищая ворота на Щавелевом поле. Мы не всегда замечали тебя, хотя ты постоянно был с нами, но, прости меня, Донатас, часто ведь не замечают тех, кто идет впереди…