Высмотрев девушку у окна, подхожу к ней. Черт, издали казалась покрасивей да помоложе. Что ж, помучаюсь.
Слоняемся по паркету, как идиоты, ее рука потеет в моей ладони. От волос несет уксусом, меня подташнивает. Ах да, надо говорить, развлекать девушку. Не станешь же молчать целый танец, как глухонемой.
— Вы классно танцуете…
— Хи, пятый раз сегодня слышу!
Ну, конечно, я сказал пошлость, но как она может… Вот брошу сейчас посреди зала… Этот запах уксуса, и вообще… Почему она так потеет?! Правда, меня тоже разобрало. Лоб взмок. Ужас как неприятно, когда с тебя пот градом льет.
Кое-как выдержал до конца и, не проводив партнершу на место, бросился к двери, Бенас все еще стоял там.
— Ну как? — спросил он.
— Э, — состроил я кислую рожу.
— Вкуса у тебя нет.
— Броне не пришла?
— Сдалась она мне.
Бенас покосился на меня, но его позвал Мартас, и они ушли куда-то. Вернулся «с душком» и малость повеселевший. Едва загремела музыка, как ринулся к хихикающим девицам. А мне все не везло. Сказать стыдно — и вторая, и третья партнерши были хуже касторки. А другие, посмазливей, все время были нарасхват. К таким, это я уже знал, не подкатывайся, если хочешь, чтоб отец тебя дома узнал. Когда Бенас снова исчез с Мартасом, я ушел.
Под окнами клуба бродили два милиционера, коварно спрятав в широких рукавах кителей «бананы». Они оглядели меня, словно окатили холодной водой.
Прохожих мало, мигают тусклые фонари. Мои шаги гремят, как удары молота по наковальне — дун, дун, дун. А может, это у меня в голове так отдается — дун, дун… Настроение — хуже некуда. Чего это я скис? Бывает ведь, хожу как пришибленный — что-то давит на психику, от всего с души воротит. Но почему? То-то и оно, что и не вспомнишь, с чего все началось. Вроде бы мелочь, чепуха всякая, не стоит оно того, чтоб убиваться. И все-таки… Ну, почему? Почему?
Вопрос — глупее некуда — почему? Почему я ушел из клуба? Даже ничего не сказав Бенасу… Почему рыскаю теперь как одинокий волк по переулкам, когда могу сесть в троллейбус и мигом оказаться дома? Дома?.. Вот-вот, почему меня не тянет домой?
Почему? Почему?
В подворотне солдат целует девушку и не слышит моих шагов — дун, дун, дун…
Почему? Почему?
Обняв фонарь, мочится пьяный. Что ему мои шаги — дун, дун…
Скажу отцу, чтоб завтра сходил в школу. «Зачем?» — спросит отец.
Зачем? На самом деле — зачем ему идти в школу?
Была бы мама… Почему… была бы? Она сидит сейчас, склонившись над листом картона — над своим миром. Усталая, измученная и счастливая спрашивает у дяди Повиласа: «Ну как?» Раньше спрашивала у меня, а теперь вот не спросит. Почему?
Все-таки, почему?
Саулюс спит, обняв большую заводную мартышку.
Почему ему нравится та заводная мартышка, что побольше?
Почему?
Миллион «почему» и «зачем», на которые надо найти ответ.
Как снежная гора, дремлет кафедральный собор, приникший к живой стене деревьев. Проходя мимо, я часто останавливаюсь у белых колонн и долго смотрю на сурового Авраама с ножом в руке, на мудрого Моисея, читающего десять заповедей божьих. По спине пробегает холодок, охватывает суеверный страх, и я думаю, что верующие падали ниц не только перед мистической силой, но и перед величием Человека, перед красотой, созданной его руками.
Бьют часы на колокольне собора, и протяжный звон долго дрожит в прохладном воздухе, напоминая — время идет, торопитесь! Будь моя воля, я бы повесил над городом календарь, светящийся и днем и ночью — пусть все видят, что сегодня 27 СЕНТЯБРЯ, что завтра — 28 СЕНТЯБРЯ, что…
Сегодня… Правда — сегодня же 27-е сентября! Тогда я писал на доске: «27.IX.1965». Только что начался первый урок, в класс ворвался Наглис. Белый, как бумага, задыхающийся… Посмотрел на учительницу, на нас и глянул на доску — большую и чистую, с единственной надписью наверху: «27.IX.1965».
Почему я сегодня забыл про эту годовщину? Почему все мы забыли?
— Ромас… Ромас… только что… — Наглис никак не мог выговорить это.
И вот мы уже забыли… Мы о многом быстро забываем, потому что спешим… и не оглядываемся назад…
Черный тоннель из раскидистых лип поднимается в гору, и я плетусь, не замечая прохожих.
…Ромас был нашим физиком, химиком, математиком. Он жил только этим, ничто другое для него не существовало. В пятом классе собрал трехламповый радиоприемник. Мы ходили смотреть как на чудо.
— Тоже мне невидаль, — равнодушно сказал он. — Могу и пятиламповый.
— А транзистор можешь?
— Схемы сложные, но попробую.