Интересно, читала ли мама. Каждое обидное слово для нее как плевок в лицо. Она болезненно чувствительна, все принимает близко к сердцу. Как-то она решила сделать портрет отца. Это было давно, года два назад. Отец отнекивался, мама уговаривала. В конце концов отец уступил, долго причесывался перед зеркалом, повязал галстук.
— Зачем? Будь таким, как всегда… Как бы забылся за работой…
— Раз уж взялась, то делай, как надо. Все увидят.
Отец сидел как на параде — степенный и праздничный.
— Ты чем-нибудь займись, ну, книжку почитай.
— Нет, нет, я потерплю.
Он «терпел» день, другой, третий. Мама делала наброски карандашом, потом взяла лист линолеума, резцы. Отцу не показывала. «Вот кончу, тогда», — сказала она. А я поглядывал украдкой, я любил следить за тем, как ее рука медленно и аккуратно вырезает борозды и тонкие прожилки, убирает большие пятна. Несколько вечеров она трудилась над листом, еще раз просила отца позировать, а потом сказала: «Все!» Принесла оттиск, вставила под стекло, повесила на стену. Отец долго смотрел на гравюру.
— Ну как? — мама ласково прильнула щекой к его плечу.
Отец помолчал. Потом повернулся и горько рассмеялся:
— Не я. Не узнаю. Не знаю кто, но точно не я…
Мама села, опустила голову и, печально улыбаясь, уставилась в пол.
— Это не я! Слышишь — не я! — злорадствовал отец.
Что же ему не понравилось? Сочетание черных и белых пятен, которыми изображено было угловатое лицо, широкий лоб и глубоко запавшие глаза, как бы обращенные в себя? А может, то, что не видно ни аккуратной прически, ни галстука?
— Сколько времени ухлопал…
Мама не ответила. Она не умела объяснять своих работ. Она не умела их защищать. Мучительно улыбнулась, сняла со стены портрет и сунула его за шкаф.
Книга отзывов жжет мои руки.
«Будь верна себе и верь в себя. Это — главное.
Может, и мне написать? Что-нибудь хорошее-хорошее. Она ведь узнает мой почерк. Что же написать, какие слова?
Я чувствую на себе чей-то взгляд и боюсь повернуть голову, оглянуться.
Что же мне написать?
— Арунас…
Моей головы коснулась легкая рука.
— Арунас.
Она стоит рядом — маленькая и хрупкая, как девочка.
— Как хорошо, что ты приехал, Арунас. Что пришел сюда. Я все думала… думала…
Она не говорит, что думала, но она меня ждала, я знаю.
— Смотрел?
— Да.
— Понравилось?
— Мгм.
— А что больше всего?
— Все. «Раскрепощение».
Почему я чувствую себя перед ней, как перед учительницей? Нет, я так чувствовал себя перед учительницей давным-давно… Мама кажется мне неземной, как бы сошедшей со своего триптиха. Могущественной и величственной.
Она ведет меня куда-то, и я иду. Я послеушен, как четырехлетний мальчик, который, даже если его отругать, говорит: «Спасибо».
— Зайдем, Арунас.
Поднимаюсь за ней по лестнице, держась рукой за захватанные перила. Если б не перила, вряд ли я забрался бы так высоко.
Звякают ключи (ее квартиры!), открывается дверь (ее квартиры!).
Она входит первой и негромко говорит:
— Прошу, Арунас.
Я смотрю на стоптанный порог.
— Нора! — доносится из комнаты голос. — Ты так быстро…
Железные пальцы хватают меня за горло, я задыхаюсь. Как это я не подумал?! Надо же было знать, куда я иду.
Я смотрю на маму. Она уже не та, что на выставке, в мире, созданном ею самой. Теперь она другая. Она совсем другая…
— Нора…
Я делаю шаг назад и, словно меня подтолкнули, с грохотом сбегаю по ступенькам.
— Арунас!
В лестничной клетке мечется мамин голос.
На Лайсвес аллее шуршат под ногами грязные липовые листья.
За забором мелькают качели, скрипят перекладины стенок, мчится карусель, звенят детские голоса.
— Саулюс!
Он не слышит. Лег за песочницей; в руках палка, стреляет. Та-та, та-та! Его враги — две девчушки, которые и не подозревают, что по ним стреляют.
— Саулюкас!
Саулюс вскакивает и бежит к девчушкам.
— Я вас застрелил! И тебя застрелил, и тебя! Падайте!
— Дурной, — говорит одна.
Саулюс стоит, смотрит на свое ружье. Потом с размаху швыряет его под забор.
— Са-аулюс!
Заметил-таки меня — приближается, надув губы.
— Я не хочу в садик, мне не нравится, вот!
— Почему?
— Я с тобой хочу.
— Со мной?
— В Вильнюс хочу, к папе. И с тобой.
Я облокачиваюсь на забор. Саулюс, подняв голову, смотрит на меня, его замурзанная мордашка печальна.