— ???!!!
— А у нас бывает, что так по несколько раз ходят священники вокруг храма, если кто отдельно заказывает.
Ленинград, 1954. Во время каждения храма на всенощной в семинарии женщина подала мне рубль. Я подивился, но приезжий диакон-заочник, кажется, из Ростова-на-Дону, высказал предположение, что эта женщина, верно, тоже приезжая: у них на юге духовенство действительно собирает с молящихся деньги во время каждения.
И тому подобное. Такие примеры современного новаторства я запоминал и записывал с чувствами не только грусти, но и некоторого горького утешения. Я утешал себя тем, что при таких явлениях сегодня не может быть и речи о какой-либо «свободе творчества» в русском церковном Богослужении, и что, стало быть, совершенно права наша иерархия в своей консервативности. Да, пока «видимая» Церковь состоит у нас из старушек и неинтеллигентных священников — нам надлежит только сохранить, только сохранять в неприкосновенности нам преданное, пусть, и не во всем совершенное церковное Богослужение. Смиренная душа найдет в нем сокровища для духовной жизни; хороший священник пробьется к сердцам прихожан; интеллигент зайдет в год раз — и умилится... Так должны мы продержаться до лучших времен — когда образованная часть русского общества всерьез повернется к Церкви.
Но нельзя, оказывается, законсервировать все в полной неподвижности. Художества единичных эксцентриков в конце концов не прививаются; но в более широком плане литургическое развитие и сегодня продолжается. В каком направлении? Можно назвать положительными приобретениями (хоть и не доведенными до нужного совершенства) Общую Исповедь, всенародное пение Символа веры, Молитвы Господней на литургии... Во многом же остальном надо признать, что литургическое развитие совершается в общем с отрицательным знаком снижения церковной культуры.
Изучая происхождение таких отрицательных новшеств последнего времени, всякий раз непременно встречаешься с фактором либо нерадения, либо недостаточной церковной культуры у самих церковных руководителей. Не случайно, что именно в архиерейском ритуале появляются в первую очередь эти скверные новости. Вот диакон при возглашении на ектений имени архиерея делает ему реверанс. Это нововведение — совсем недавнего происхождения. Почему архиереи ему не воспротивятся?.. Или взять еще для примера эту новую манеру диаконов кричать прошения на литии. Я хорошо помню, что это произносилось тихо, помнят это и архиерей, и протоиерей, слушающие безобразный крик, да и по самому происхождению своему, они должны знать это, вечерняя лития должна носить нарочито тихий, приглушенный характер. Когда появились первые новаторы-крикуны, это было в двадцатых годах, архиереи могли решительно остановить это — и не было бы сегодня этого искажения литии. Или такое нововведение последнего времени как акафист на всенощной. «Акафист?... Не благословляю — не положено». Стоило проявить такую непреклонность — и не была бы испорчена русская всенощная. Труднее бороться с пошлыми напевами; но и тут возможны увещания, настойчивые рекомендации лучшего. «Сухая корочка» отступила бы перед активным сопротивлением. Но если сопротивления в самом начале нет — дурное новшество быстро «прилипает», к нему привыкают, оно становится традицией, от которой уже труднее будет освободиться.
79
«...Хоть я и плохо понимаю в деле, а должен сказать, что, как мне кажется, лучше древней "абстрактной" иконописи ничего еще не создано, и открыли ее совсем не церковные искусствоведы... В храмах за свечными конторками продаются иконки нового церковного производства. Вот, казалось бы, возможность, при современной-то технике пустить в народ лучшие образцы древней иконы. Хотя бы хорошие цветные репродукции, наклеенные на доски. Но вместо этого мы видим самую низкопробную крашеную фотографию с самых что ни на есть скверных образцов. Собственно, нельзя бы даже и называть иконами эти жалкие базарные изделия. Неужели культура совсем ушла из Русской Церкви?» Из письма, 1963
Ушла, уходит культура. В Москве есть храм Воскресения в Сокольниках, выстроенный перед революцией. Давно уже я заметил, что все храмы Воскресения — обычно красного цвета, (может быть, по цвету пасхального облачения?). Храм в Сокольниках выполнен в красном кирпиче, это была образцовая, высочайшего качества, лучшая в городе кирпичная кладка. Была — потому что она недавно заштукатурена и храм выкрашен, конечно, в «поднебесный» (голубой) цвет... Это было такое варварство, как если бы оштукатурить и выкрасить в голубой цвет здание Исторического Музея на Красной площади. А внутри — что они наделали, мошенники: живописали на стенах картины, о которых вспоминаешь с негодованием, которым никак бы уж не место в этом храме... И все это проделано на глазах у самого высшего начальства.
«Инославные» впечатления
80
Мне все более кажется,
что наши декоративные, пышные богослужения
должны кончиться, уже кончились внутренне.
Они искусственны, не нужны,
они не питают более жаждущих душ
и должны замениться иными, более активными
и более теплыми видами религиозного общения.
Свящ. А. Ельчанинов. Отрывки из дневника
Сопровождая лютеранского пастора в Ленинграде, я посетил с ним молитвенное собрание наших так называемых «баптистов». Когда я сказал, что это и есть наш русский протестантизм, пастор был явно огорчен, даже обижен: в «баптистах» он увидел карикатуру на свое лютеранство.
Говоря о «баптистах», следует прежде всего воздать должное их практическому служению. Со стороны нашей «православной» инертности мы особенно ценим эту их духовную активность, постоянное стремление исправить жизнь, проявить свою веру в повседневном поведении. И как ни парадоксально это звучит, нам должно поучиться церковности у этих сектантов. Ибо у них и сегодня есть христианская община, духовная и всякая другая взаимопомощь, приходское братство... Явления, которые давно уже у нас отсутствуют.
При нашей искренней симпатии к «баптистам» тем более примечательно то непреодолимое отвращение, которое внушает нам, «церковникам», их установившаяся уже литургическая обрядность. Казалось бы, в наших особых условиях — какое выгодное у них положение: простота собраний, всем понятный язык... Но эта внешняя как будто свобода проповеди и молитвы загнана у них в начетнические и ханжеские штампы, из которых они не могут, да и не хотят выйти. Церковные традиции они отвергли, а сами оказались в плену у традиций провинциальной «штунды» XIX века. Осуждая наше почитание икон и креста, видя в этом языческое идолослужение, они сами проникнуты совершенно идолопоклонническим отношением к ветхозаветной Библии. Проповедь занимает у них место, которого они не в силах заполнить, для этого надо было бы в каждой общине иметь несколько выдающихся ораторов. Таких ораторов у них нет, и даже в Москве их проповедь производит удручающее впечатление. По радио проповедь «баптиста» можно отличить прямо со второй-третьей фразы, так она банально-специфична... Если бы кто-то из них предложил исполнять в собрании какой-либо церковный древне-христианский гимн, например, «Свете тихий» или Великое славословие, — это встретило бы резкий отпор: ведь этого нет в «Гуслях»! Так называется у них свой непреложный устав — сборник иностранных, только иностранных песнопений. Некоторые из них в оригинале, может быть, и хороши, но переводы все крайне плохи, иногда просто неграмотны. А в напевах — какая-то выдающаяся бесцветность, прямо удивительная бездарность. Молитва у «баптистов» бывает либо пресвитерская, скомпонованная из стандартных фраз, либо экзальтированная, импровизированная кем-либо из народа, начинающаяся обыкновенно словами «дорогой Господь»... Слушать это невыносимо. Если бы в городе совсем не было никакого храма, ни нашего, ни католического, — то и тогда я не смог бы посещать молитвенных собраний «баптистов».