Но все же основной акцент в объяснениях справедливого начала Ливонской войны лежит, похоже, в оглашенном Разиным и подхваченном его последователями стремлении к воссоединению. Такая трактовка истории, отвечай она в действительности всем реалиям, была бы способна перевести Ливонскую войну со стороны России в разряд справедливых. Но отвечает ли такая концепция исторической истине?
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно будет бросить хотя бы беглый взгляд в прошлое, и тогда увидим, что Россия исторически не была морской державой.
Это уже спустя много времени после того, как русское государство сумело «ногою твердой стать при море», наши историки предприняли немало жалких попыток обосновать справедливый характер войн России за выход к морям ее стремлением возвратить некогда утерянные земли Балтийского и Черноморского побережий. И надо сказать, что такие попытки возымели успех, и у многих наших соотечественников сложилось впечатление, что когда-то Россия владела морскими берегами, но лишилась их в результате агрессивной политики соседей.
Такая концепция с исторической точки зрения далека от корректной.
Ни этническое расселение восточнославянских племен, ни государственные границы древнерусских княжеств никогда и нигде не доходили до морских побережий. Другое дело, что они были отделены от них слабыми в государственном отношении племенами — чудью и емью (финнами) на севере, в Прибалтике, и кочевыми тюрко-язычными народами (печенегами, а позже половцами) на юге, в Причерноморье, что позволяло древнерусскому человеку довольно легко прорываться по рекам в Балтийское и Черное моря. К Балтике водный путь пролегал по Волхову, а далее по Ладоге и Неве или по Западной Двине, а в Черное море по Днепру, Южному Бугу или Днестру. Такое сообщение обеспечивало Руси какой ни есть контакт с Западом, но до поры до времени его было достаточно. Но при этом Русь никогда ни на каком из морей не имела своих гаваней, ибо не владела ни одним клочком своей земли ни на одном из побережий. А потому любое мореплавание для нее начиналось по рекам из континентальных глубин, и только слабость соседей, отделявших ее от моря, давала возможность ей водным путем сноситься с внешним миром.
Но вот слабые северные соседи — чудь и емь подверглись экспансии ливонских рыцарей и шведов, а на юге степное пространство, отделяющее русские земли от Черного и Азовского морей, попало под юрисдикцию Турции и вассально от нее зависящего Крымского ханства. Водное сношение России с заграницей стало затруднительным, а во многих случаях невозможным. Но надо помнить, что под юрисдикцию сильных соседей, закрывших Руси водный путь на запад, попали не русские земли, как это часто трактуется с целью объяснения отрезанности Руси от моря и оправдания ее попыток отнять эти земли. Это были действительно завоеванные оружием земли, но не Руси, а ее соседей, с которыми ранее, до их завоевания, русским людям удавалось ладить и, хоть порой и не без вспышек враждебности, в целом жить относительно мирно.
Завоеванные шведами и немцами земли в Прибалтике никогда русским не принадлежали, и, утверждая обратное, наши историки приводят в свою пользу только один аргумент. Они упоминают город Дерпт, бывший русский город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым и позже занятый крестоносцами во время очередной волны западной экспансии.
Но, во-первых, те же историки всегда подчеркивают, что Ярослав Мудрый основал Юрьев в земле племени Чуди после ее завоевания в результате очередного похода. Выходит, законных прав у Руси на Дерпт было не больше, чем у захвативших его несколько позже немцев. А что касается самого князя Ярослава, то он после этого выглядит ничем не лучше любого другого завоевателя. Во-вторых, Дерпт — сугубо континентальный город, стоящий вдали от моря и в стороне от путей, ведущих к нему. Так что говорить о его возвращении с целью пробиться к морю, по меньшей мере, нелогично.
Вообще говоря, у Руси на севере в древние времена был непосредственный выход к морю, правда, в очень неширокой полосе, зато несопряженный с переходом через чужие земли. Новгородские и псковские владения простирались до южного (левого) берега Невы во всем ее течении. А от устья Невы эти владения тянулись на запад по южному берегу Финского залива, достигая Копорья. Правда, невозможно сказать твердо, когда эти земли стали называться русскими. История колонизации их новгородцами покрыта плотной пеленой тумана, и остается вопросом, насколько обоснованно и исторически корректно применять к этим русским землям приставку «исконно». Но уже в обозримые времена этими землями владели русские люди, и путь здесь к морю, хоть и не пересекал чужих земель, но проходил в непосредственной близости от них, по границе. Ведь Нева была пограничной рекой, ее правый берег принадлежал финнам. Может быть, отчасти именно поэтому Русь не спешила налаживать тут мореплавание, строить гавани и пр. Последней пристанью на пути из глубин новгородских владений к морю был городок Ладога, что в низовьях Волхова. Но, наверное, главной причиной того, почему единственный выход Руси к морю так долго оставался не обихоженным, была континентальная сущность русского человека. Да и до поры до времени русский человек не осознавал особых выгод, которые могло бы дать ему море.
Задолго до Ливонской войны Русь расширила свои прибрежные владения на Балтике, отодвинув границу на севере от Невы до реки Сестры, а на западе сначала до реки Луги, а затем и до Наровы. Но в деле развития мореплавания Россия при этом не продвинулась ни на йоту. В таком состоянии она и развязала против соседней Лйвонии самую длительную в своей истории войну, поставив будущим поколениям историков задачу оправдания агрессии необходимостью иметь выход к морю, который на самом деле у нее был, и мифическим правом на возвращение своих бывших земель.
Историкам, объясняющим такие же устремления Петра I, было легче. Ибо Петром действительно руководило сознание необходимости моря, потому как в момент, когда он начинал Северную войну, у России не было ни пяди Балтийского побережья. И к шведской стороне русский царь предъявлял только одно требование — вернуть захваченное ею у России в Ливонской войне, то есть земли, простиравшиеся от устья Сестры до устья Наровы. Так что, кроме всего прочего, Северную войну, судя по изначальным требованиям русской стороны, можно считать войной справедливой. Это уже в ходе самой войны сложилась ситуация, когда России предоставилась возможность отхватить больше, отчего и характер войны потерял справедливое начало. И недаром во всех скудных ссылках на Ливонскую войну авторы стараются привести как можно больше аналогий во внешней политике Петра I и Ивана Грозного: Иван-то, дескать, оказывается, предвосхитил петровские замыслы. Всеми силами наши деятели исторической науки пытаются уравнять их не только в устремлениях (устремления действительно были одинаковы), но и в Причинах, побудивших обоих к таким устремлениям, потому как таким Уравниванием легче завуалировать агрессивный, захватнический, несправедливый характер Ливонской войны. В этом смысле Северная война служит своего рода моральным и нравственным прикрытием случившейся за полтораста лет до нее войне Ливонской.
В среде наших соотечественников война Петра I против Швеции не вызывает сомнений в своем справедливом характере, ибо обыватель строит свое отношение к ней по исходным замашкам русского царя. А потому эта война всегда была популярна у всех поколений россиян, начиная с ее современников. А отечественная историография до наших дней продолжает не скупиться на ее популяризацию и прославление. Ну а поскольку может показаться, что Ливонская война имела те же цели, во многом тот же театр действий, а одним из противников России была Швеция, то и саму войну, особенно если не вдаваться в подробности, легко представить как полную предтечу войне Северной. Мы здесь не зря оговорились, что аналогия между обеими войнами может только показаться, и показаться она может лишь при поверхностном рассмотрении. Но именно таким, обывательским подходом и отличается большинство, и не только наших соотечественников. И именно на это обстоятельство делают ставку те, кто отдает очередной социальный заказ к исполнению. И только поэтому Ливонская война не получает широкого освещения, ибо в противном случае ее характер, ее истинное лицо, даже при помощи Северной войны, завуалировать будет сложнее. Ведь чем больше приводить подробностей о Ливонской войне, тем больше непохожа она будет становиться на Северную. И при глубоком изучении войны времен Ивана Грозного искусственно и неуклюже слепленный из нее прототип войны петровского царствования развалится на глазах.