У Макара радостно блестели глаза. Притаив дыхание, следил он за каждым движением мальчика.
— А вот, посмотри-ка, это рудник. — Ваня поставил «рудник» на стол. У Макара разбежались глаза, и он от восторга чуть не взвизгнул. Но Ваня его предупредил:
— Тш!.. Яков Елизарыч спит. Заругается.
На квадратной доске был слеплен из спичечных коробок балаган, похожий на скоробогатовский. Так же он врылся задней стеной в увал. Поодаль из круглых тонких сучьев был собран сруб, под ним поставлен ворот с ниткой и жестяной банкой из-под перца. За ручку ворота держалась странная фигура из сучка.
— Это я, — пояснил баня, — выкатываю бадью.
Фигура действительно была похожа на человека, который, налегая всем телом, тяжело вертит ручку ворота. А в углублении выглядывала уродливая рожа.
— Это Яков Елизарыч в забое робит, кричит мне — «пошел!» А тут брусника растет.
Ваня показал на сделанный позади избушки пригорок из картонки. Пригорок весь был засыпан мелким песком и утыкан мхом, похожим на елочки.
— А ты меня еще тут сделай, — прошептал, сдерживая волнение, Макар.
— Ладно, сделаю.
— Уй! — торжествовал Макар.
Яков Елизарыч завозился и строго сказал:
— Будет вам тут шушукаться! Ванька, ложись спать, а то завтра не добудишься тебя!
Макар долго не мог уснуть. Ваня шептал ему в самое ухо: «А завтра я тебе еще покажу».
Утром, когда Макар проснулся, в балагане никого не было. Он сразу вспомнил мать, которая поднимала его е постели легким толчком:
— Вставай, умываться надо да богу молиться.
Макар подумал, что молиться сегодня не будет, и с удовольствием потянулся.
В маленькое окно сумрачного балагана смотрело утро. Пахло свежим сеном и овчинным тулупом. Под нарами возились мыши, где-то возле трубы у железной печки жужжала муха. По крыше кто-то скакал и постукивал, вдали стонуще кричала птица:
— Иу-иу-уть!
Потом закричал черный красноголовый дятел:
— Прр-прр-прр-прр.
А может, и это он же выкрикивал:
— Кии-уу-ут.
За стеной тихо и редко позванивал чалый жеребенок Колька.
Все эти звуки были просты, Макар слыхал их не раз дома. Но в этой избушке, налитой полумраком, они казались интереснее. Макар лежал и думал о Ване, о камушках в коробках, о «руднике»… Может, он долго бы пролежал, но маленькая дверь заскрипела, и в избушку влез замазанный глиной отец.
— Ты чего это, все еще потягаешься? Вставай завтракать. Эк ведь, до каких пор дрыхаешь!
Ваня приветливо улыбнулся, когда Макар вышел из балагана. Он кипятил чайник.
— Ступай умывайся, вон там — в ложку. Вода холодная, славно умыться, так и обдирает.
Пока ребята кипятили чайник, Яков, схватив ковш, побежал к шахте. Он поддел песку и стал делать спо-лосок — пробу. Потом крикнул, покачивая ковш:
— Макарунька, иди-ка сюда! Смотри — золото!
На дне ковша колыхалась вода и перемещала мелкий черный песок, из-под которого выступали неподвижные блестящие крупинки, похожие на пшено.
— Видишь?.. А это черное-то шлих… Видишь?
Яков выплеснул содержимое на рыжую кучу добытого из шахты песку.
— А ты пошто, тятя, выбросил?
— А так. Потом объявится, никуда не денется. Пойдем завтракать.
Яков ел быстро. Во всех его движениях была лихорадочная торопливость. Он беспокойно подымался, когда в отдалении на дороге слышен был стук колес. После завтрака, торопливо собираясь на работу, он сказал Ване:
— Сёдни придется нажать, из орта достать эту жилку, а потом пустяком завалим.
Они работали в той шахте, где Ахезин запретил проходить орт под грань, поставленную им.
Ваня спустил бадью, Яков ухватился за веревку и исчез в шахте.
Доставая воротком бадью с песком, Ваня краснел, его хрупкое тело сгибалось, налегая на ручку воротка.
— Тяжело? — спросил Макар.
— Ага, тяжело. Так-то ничего бы, да по утрам спина ноет, да руки вот в этих местах болят. — Ваня показал выше локтей.
В шахте глухо лязгала лопата, звякала бадья и вылетал возглас Якова:
— Пошел!
Ваня снова напрягался, торопливо вытягивал бадью, сталкивал ее в сторону и говорил:
— Вот оттягать тоже тяжело, да Якова Елизарыча доставать из шахты тяжело.
— А у тебя тятя-то чего делает?
— У меня нету отца, я с мамой живу.
— А где отец-то, он кто?..
Ваня покраснел:
— У меня умер отец!
Макар лег на живот и заглянул в шахту. Она была как бездонная, уходя в землю черной квадратной дырой.
— Тятя! Тятя-я!
— Чего? — донесся откуда-то из-под земли голос отца.
— Ты где?..
— Некогда мне… Ступай играй, а Ваньку не разговаривай.
— Я пойду к плотнике, — сказал Макар Ване.
Но не отошел Макар и десяти шагов, как позади раздался пронзительный, страшный крик. Макар оглянулся и увидел только ванину руку, которая стремительно мелькнула и исчезла в шахте. Бадья откатилась в сторону, перекувыркнулась и, звякнув, ткнулась краем в песок. На вороте болталась веревка с крюком. Макар онемел.
Он подбежал к дыре шахты, лег на живот и заглянул вниз. Оттуда донесся глухой стон Вани и испуганный голос отца:
— Ванюшка, Ванюшка! Ну, очнись!.. Шибко убился?..
— О-о-о!..
— Ах ты, господи… Вот беда-то!.. Ванюшка!.. Вань!..
— Тятя!.. — крикнул Макар.
В черной глубине точно никого не было.
— Тятя!.. — снова крикнул Макар.
— Макарунька!.. — послышался почти плачущий голос отца. — Спусти веревку-то… Ой, нет, не надо, а то ты упадешь… Господи, как же быть-то?.. Макарунька!.. Беги скорей на Каменушку, слышь?
— Куда?
— Ну, куда вечор ходили с Ванюшкой-то!
— Знаю.
— Ну, кричи их… Найдешь?.. Прямо по тропе и на дорогу, а там увидишь, зови их сюда.
Последних слов Макар уже не слыхал.
Он во весь дух побежал по тропе к речке Каменушке. По дороге запнулся за хворостину, которая лежала поперек тропы, и упал. Вскочив, он стал ее выворачивать, но хворостина крепко вросла в траву и не поддавалась. Он, кряхтя, все же выворачивал, не зная для чего. Потом, отломив сучок, сердито швырнул его под увал:
— Холера паршивая!
Он помчался дальше и, миновав тинистую заводь, в которой вчера Мишка глушил лягушек, выбежал к сплошь изрытой речке.
У Малышенка работали так же, как и вчера. Подбежав почти к самому грохоту, Макар закричал:
— Дядя, а, дядя, айда к нам!
— Пошто? — отозвался седой Малышенко.
— Тятя в шахте и Ванюшка упал. Вылезти не могут!
Враз звякнули лопатки, и люди один по одному выскочили на свалку.
— Куда, кто упал?
— Ванюшка в шахту упал, а тятя сам там был… Вылезти не могут.
Анисья, приседая, взбегала на увал. Она глухо стонала. Впереди всех бежал седой Малышенко, выпятив широкую грудь. Борода его раздувалась на стороны. Белые волосы, пожелтевшие слегка на висках, раскосматились и странно вздыбились.
На прииск Макар прибежал последним. Его отец был уже наверху и бестолково кружился возле помоста шахты, поправляя его. Плачущим голосом он бормотал:
— Экое горе, право!.. Экая беда!.. Ведь надо было случиться?! Ох!..
У балагана скучились люди и молча смотрели на Ваню, который, вытянувшись, лежал на земле, вверх лицом. К нему со стоном припала Анисья. Спина ее вздрагивала. Вбирая в себя воздух, она то тихо взвывала, трясясь всем телом, то дико вскрикивала:
— Да родимый ты мой! Голубочек мой, сизокрыленький! Ой, да что это с тобой стряслося, да случилося-а! А, да куда ты это надумал от меня уйти-и!
Ваня, встряхиваемый матерью, шевелился. Он стал будто длиннее. Лицо было бледным, а верхняя губа вздернулась и открыла белые зубы. Опустив веки, он, казалось, спал. Вот-вот проснется и спросит:
— Славно?
Старший Малышенко присел на деревянный обрубок. Опершись на колени желтыми руками, обнаженными по локти, молча смотрел, сдвинув седые острые брови.
— Не отлежится, — сказал он.