Контекст же определяется исключительно перемещением героев книги от одной духовной стадии к другой и от стоянки к стоянке. Например, содержание такого очень важного для Аттара понятия, как страдание, меняется неоднократно. Форма духовных усилий, которые должны предпринимать ищущие Истину в своём странствии, также требует изменения с каждым совершенным ими шагом.
Соображения этого рода поставили нас перед необходимостью определить свой подход к переводу. Пробуя его отыскать, мы предприняли краткое сравнение двух известных переводов поэмы на английский язык, а именно перевода, выполненного под редакцией Ч.С. Нотта и опубликованного «Pir Press» (Нью-Йорк, США), и перевода Афкама Дарбанди и Дика Дэвиса, опубликованного «Penguin Classic» (Лондон, Великобритания). Хорошо известны и иные редакции, например, публикации «Octagon Press» (Лондон, Великобритания) и «Weiser Books» (Ныоберипорт, США), но этих версий у нас не было под рукой на момент начала работы. Все эти переводы делались по разным источникам. И все знакомые нам источники, к сожалению, содержат погрешности, в ряде случаев критичные для понимания того или иного бейта. Однако этот факт был малозначителен по сравнению с тем, что все переводы, как несложно заметить, следуют собственной тенденции толкования неясных по смыслу мест или даже обычных архаизмов. Ч.С. Нотт акцентировал великую, древнюю идею сна и пробуждения и несколько других идей, разрабатывавшихся Г.И. Гурджиевым, — а Нотт был одним из его учеников и последователей. И эта, и другие универсальные идеи отчётливо сформулированы в «Логике птиц». Но чрезмерный акцент на теоретических положениях, предпринятый ради их большей артикуляции, привёл к тому, что перевод в редакции Нотта звучит, по нашему мнению, местами суховато и назидательно. А местами и мысль автора, выраженная на первый взгляд вполне ясно, на деле оказывается слишком туманной, вызывая недоумение. Перевод поэмы, опубликованный «Penguin Classic», напротив, тщательно отшлифован согласно правилам английского стихосложения, он лиричен и приятен для чтения, он пульсирует рифмой. Однако — опять же, по нашему мнению, — в нём исчезает трезвящее опьянение, «аромат сумасшествия», к которому страстно и властно призывает Аттар. Нельзя не отметить, что данный перевод словно сглаживает резкие положения, коими изобилует поэма и коими пользуется её автор для разрушения известных ему консервативных и опасных для духовного поиска стереотипов мышления и мироощущения.
Идеи исламского вероучения в целом, а также ирфана и тасаввуфа в частности, рассматривались и передавались в самых разных письменных формах. В первую очередь, конечно, следует назвать толкования на Коран и хадисы.
Помимо них, широкой известностью пользовались сборники лаконичных, поучительных высказываний по разным вопросам ислама и духовного поиска; сборники экстатических изречений; многие видные шейхи состояли друг с другом и со своими учениками в переписке, часть которой сохранилась до нашего времени. Наконец, существовали работы философско-теоретического плана, посвященные духовному пути. Аттар, как и некоторые другие учители, искушенные в литературе и одаренные талантом стихосложения, предпочитал облекать свои наставления в поэтическую форму. И, по всей видимости, он был одним из последних значимых поэтов-практиков, разрабатывавших идеи ирфана в этой форме и не опасавшихся жестковатых, требовательных формулировок. Великие поэты-продолжатели их дела, начиная с Руми, привнесли лиризм и мягкость в суфийскую поэзию — скорее всего, этого требовали произошедшие в их аудитории изменения. Поэтому, пробуя сохранить и этот контраст, и мерцание смыслового пунктира, мы намеренно отказались от смягчения формы большинства бейтов.