Махмуд в развалинах
Заглянул однажды Махмуд в развалины,
заметил там безумца влюблённого —
у того от горя опущена голова,
спина выгнута, словно гору несёт.
«Прочь, и немедля, — увидев шаха, безумец сказал, —
иначе ещё сотню раз скажу тебе "вон".
Ты не шах, а слабак,
перед своим Богом — неблагодарный».
«Я Махмуд, прекрати звать неверным меня! — ответил султан. —
Хотя скажи ещё одно слово, а дальше — молчи».
«Если бы ты узнал, о невежда,
от кого отдаляешься, расхаживая вверх ногами[319],
то ни пепла, ни земли от тебя не осталось бы,
и огнём постоянно ты посыпал бы голову!»
Стоянка состоятельности
Затем возникнет пустыня состоятельности,
В ней нет ни вызова[320], ни даже понятий об этом.
В ней веет сарсар состоятельности,
Перевернёт в миг он и целую землю.
Здесь болотом покажутся семь морей[321],
искрами — семь великих огней[322].
Восемь раев здесь тоже мертвы,
а семь адов[323] — словно замерший лёд.
О диво, здесь тоже есть муравьи!
С каждым вздохом выполняют они работу сотни слонов[324].
Пока у вороны чаша терпения[325] заполняется,
в ста караванах никого в живых не останется.
Сто тысяч ангелов сгорели от горя,
пока из Адама свет не излился.
Сто тысяч тел утратили душу,
пока Нух не стал плотником.
Сто тысяч комаров напали на войско,
чтобы обрести почёт Ибрахиму.
Сотне тысяч младенцев головы отсекли,
чтобы Муса обрёл зрение.
Сто тысяч повязали зуннар,
чтобы Иса стал обладателем тайн.
Сто тысяч душ и тел ограблены были,
чтобы на одну ночь на небеса поднялся Мухаммад.
Здесь опытность или отсутствие оной не имеют значения,
делаешь ты что-то здесь или нет — это без разницы.
Скажешь, что обожжённым сердцем воспринял весь мир —
отвечу: сдаётся мне, ты лишь видел сон.
Если в эту пучину и сотня душ упадёт,
то это сравнимо с падением росинки в бескрайнее море.
А если сотня тысяч голов заснули[326],
то это подобно тому, как крупинка солнца вдруг стала
тенью.
Если небесный и звёздный своды кусками обрушатся —
считай, что с дерева несколько листочков слетело.
Если пропадёт всё, от рыб до луны,
то это сродни тому, как на дне колодца охромел муравей.
Если оба мира исчезнут однажды,
то исчезновению с земли пары камушков это подобно.
Если ни от сатаны, ни от человека и следа не останется,
забудь ты одну эту дождинку.
Если все эти тела на землю попадают,
с утратой зверем одной лишь шерстинки это сравнимо.
Если тут ни целого[327], ни частичного совсем не останется —
считай, что просто на земле не осталось соломы.
Если эти девять тазов[328] исчезнут внезапно,
то исчезнут они, словно в девяти морях капля.
Юноша, упавший в яму
В нашем селе жил юноша, подобный луне.
Упал в яму, словно Иусуф, подобный луне.
Осыпалось на него сверху очень много земли.
Наконец кто-то заметил его в яме и вытащил.
Покрыт он был землёй, и судьба
его лишь одним дыханием определялась.
Мухаммадом звали благородного юношу.
От того мира находился он в одном шаге.
«Сынок! — воскликнул отец, увидав его в таком состоянии. —
Свет очей моих! Душа моя,
о Мухаммад, будь ласков с отцом,
хоть слово скажи». «Где слово? — произнёс тот, —
Где Мухаммад, где сын? И кто-либо — где?»
Вымолвив это, он умер, и всё.
Гляди же, о ты, осведомлённый идущий,
где Мухаммад и где Адам,
где Адам и потомки его,
где целого и частностей имена.
Где земля, где горы с морями, где небо,
где фея, где дьявол и человек, где ангел.
Где сейчас те сотни тысяч ходивших по земле тел,
те сотни тысяч чистых душ — где сейчас?
Свиваясь от мук смертного часа,
где найти человека, душу и тело, всё, что есть, и всё, чего нет?
Если взять оба мира, и даже в сто раз более этого,
протереть и просеять всё, что есть взятого,
то, когда проявится для тебя дом с лабиринтом[329],
ничего у тебя в решете не останется.
Мнение Йусуфа Хамадани о бытии
Иусуф Хамадани, знаток пути,
с чистым сердцем и просвещённой душой,
говорил: «Веками живут, чтоб подниматься до Высочайшего Трона,
затем вновь спускаться к покрытому трону.
Но всё, что было, что есть и что будет,
и добро, и зло, и всё до крупицы,
всё это — только капля от моря существования,
а бытие есть дитя небытия. И что же дальше?..»
Не так эта стоянка проста, о умник,
из-за твоей недалёкости она простой кажется.
Даже если кровь твоего сердца путь сделает морем,
ты дальше своей текущей стоянки не сдвинешься.
Если у тебя каждый шаг по пути был размером с вселенную,
вглядись-ка: всё это было твоим первым шагом.
Ни один идущий конца дороги не видел,
от этой боли излечения никто не нашёл.
Если крепко стоишь, словно камень,
то будешь либо мертвецом, либо тушей.
Если ты бегун, не останавливающийся никогда,
то удара в колокол не услышишь до наступления вечности.
Тебе не уйти, тебе не остаться,
и нет пользы ни в смерти твоей, ни в рождении твоём.
Где ж твоя выгода, раз у тебя непомерные трудности?
Что проку в тебе, если сложны дела у тебя, и нет мастера?
Жди и терпи, о молчаливый,
прекрати хотеть всё понять, но тем не менее стремись к пониманию.
Брось делишки свои, трудиться начни.
Не считай тобою сделанное значимым, но многое делай.
Пусть будет у тебя результат в форме дел этих,
на тот случай, если они имеют значение,
а если дела веса там не имеют,
у тебя будет избыток времени, чтобы ими заняться.
Отставь заботы свои.
Это означает «сделать и не сделать»,
ибо не распознаешь ты дело. Его «знать» нет возможности:
чтобы узнать работу, надо ею заняться.
Смотри на состоятельность, но взгляни и на самодостаточность,
неважно, о весёлом поёшь ты или плачешь о грустном[330].
Молния состоятельности сюда так ударила,
что от её удара сгорела сотня миров.
Сотня миров рухнула здесь на землю,
но и вообще без мира на этой стоянке не страшно.
вернуться
319
Упрёк безумного связан с тем, что султан забывает, куда должен стремиться и ради чего жить.
вернуться
323
Ссылка на аят (15: 43-44): «Воистину, Геенна — это место, обещанное всем им. Там — семь врат, и для каждых врат предназначена определённая их часть».
вернуться
324
Аттар уподобляет поведение людей поведению муравьев, непрерывно собирающих пищу и материал для укрепления муравейника, и каждый муравей обыкновенно тащит груз весом в несколько раз больше собственного.
вернуться
325
«Чашей терпения» в то время называли птичий зоб. В этой строке обыгрывается и то, что ворона — долгожитель среди птиц.
вернуться
328
Небесные своды изображались в то время схематически так, что при желании их вполне можно было уподобить тазам, стоящим один в одном.