Логика птиц

Суфий, с коим дурно обошлись

Шёл некий суфий, словно бездельник,
какой-то грубиян его ударил по шее.
Обернулся суфий и с окровавленным сердцем сказал:
«Тот, кто затрещину получил от тебя,
умер ещё тридцать лет назад и ушёл!
Покончил он с выгодами этого мира, ушедши!»
Не нужно столько позы и похвальбы.
Не беседуют мёртвые, устыдись.
Пока ты полон бахвальства, с тобой не о чем говорить,
ты — не приближённый, пока хотя бы волосок от тебя остаётся.
Пока от твоего «я» есть даже одна крупица в избытке,
между тобой и Любимым — сотни миров.
Если ты стремишься добраться до цели,
трудно будет, пока этот волосок от тебя остаётся.
Сожги все, что у тебя,
брось в огонь всё, вплоть до брюк.
Если у тебя ничего не осталось — не думай о саване,
бросай себя голым в огонь.
Когда станут пеплом и ты, и твои одежды,
станет мелким зёрнышком, наконец, и твоё воображение.
Иначе, если останется у тебя даже иголка, как у Исы,
знай, что ждёт тебя на дороге ещё сотня разбойников:
хотя выбросил Иса одежду,
но иголка предать успела его.
Раз существование на земле — словно завеса,
то не оправданы имущество, деньги, власть, репутация.
Откажись ото всего, что твоё, от одного за другим,
затем начинай с самого себя в одиночестве.
И когда сожмётся твоя душа, отказавшись от чувств и ума[353],
ты выберешься наружу, за пределы и добра, и зла.
Когда их не останется у тебя, влюбишься ты,
и тогда станешь достойным исчезнуть в любви.

Нищий влюбляется в сына султана

Один луне подобный султан с солнечным ореолом
имел сына, красой подобного Йусуфу.
Ни у кого не было столь прекрасного сына,
ни один сын не был окружён таким почётом и уважением.
С ним рядом его поклонники прахом казались,
даже местная знать была у его лица в услужении!
Если ночью он выходил за порог,
то казалось, что новое солнце над полями всходило.
Невозможно описать его лик,
даже блеск луны рядом с ним — пустячок.
Если из его кудрей свить верёвку,
сотни тысяч сердец спустились бы и в колодец по ней.
Обжигающие кудри этой свечи из Тараза
усложняли и без того трудную жизнь всему миру.
Ловушки локонов этого подобного Йусуфу юноши
и за полвека описать невозможно.
Если моргал он глазами, как расцветший нарцисс,
воспламенялся весь свет,
а когда рассыпал сахар своего смеха,
сотни тысяч цветов распускались, не дожидаясь весны.
От его губ и следа не было видно — настолько тонки,
а о том, чего нет, и пересудов не будет.
Когда появлялся он из-за занавеса,
каждая ресница его губила сотню смотревших!
Причиной волнения в мире и в душах был этот парень,
но не хватит мне слов всё о его красе рассказать.
Когда в полях гонял он коня,
сопровождали его мечи оголённые и сзади, и спереди,
Засмотревшихся в его сторону
сразу на дороге вылавливали.
Один бедный дервиш, не знающий ничего,
потерял и верхушку, и корни в любви к тому юноше.
Его надел здесь не предвещал ничего, кроме тревог и невзгод,
и умирал он, но боялся признаться.
Не найдя, с кем разделить свою боль,
заглушал в душе он любовь и в сердце — горе.
Дневал и ночевал он на улице юноши,
отвернув взор от людей мира.
Никого в мире он в свою тайну не посвящал,
в одиночестве задавливал своё горе.
Сутками напролёт, со слезами, словно из серебра, и лицом, словно из золота,
просиживал в ожидании с раздвоенным сердцем.
Держался лишь тем теряющий выдержку нищий,
что тот юноша иногда проходил вдалеке.
Однажды возвращался принц издалека,
весь базар охватило волнение.
Словно сотня воскрешений в мире случилась,
засуетились люди повсюду.
Глашатаи шли сзади и спереди,
каждый час проливая кровь у сотни людей.
Крик «Вон отсюда!» достиг и луны.
Длина войска была чуть не фарсанг.
При криках глашатаев у того нищего
голова закружилась, он пал на землю.
Потерял он сознание, оставшись в крови,
совсем о себе позабыл.
Потребовались бы и сто тысяч глаз,
чтобы его кровь оплакать!
Иногда этот ослабший синел,