лиза» всегда бесполезны. Мой тезис скорее заключается в том, что эти методы являются далеко не
единственными методами, которые философ может с успехом использовать в своих исследованиях, и
что они ни в коем случае не являются специфическими только для философии. Они не более харак-
терны для философии, чем для любого другого научного или рационального исследования.
В этом пункте меня, пожалуй, могут спросить: какие же еще «методы» может использовать фило-
соф? Мой ответ будет таков: хотя, по-видимому, и существует какое-то определенное число таких
различных методов, перечислять их нет никакой нужды. До тех пор, пока перед философом (или лю-
бым другим человеком) стоит интересная проблема и он искренне пытается решить ее, безразлично, какими методами он пользуется.
Среди многих методов, которые философ может использовать — конечно, каждый раз в зависимо-
сти от подлежащей решению проблемы, — один метод кажется мне достойным особого упоминания.
Это — некоторый вариант (ныне совершенно немодного) исторического метода. (16:) Он состоит, попросту говоря, в выяснении того, что же думали и говорили по поводу рассматрива-
емой проблемы другие люди, почему они с ней столкнулись, как формулировали ее, как пытались ее
решить. Все это кажется мне существенным, поскольку представляет собой часть общего метода ра-
циональной дискуссии. Если мы игнорируем то, что люди думают сейчас или думали в прошлом, то
рациональная дискуссия должна иссякнуть, хотя каждый из нас может вполне успешно продолжать
разговаривать с самим собой. Некоторые философы превратили в добродетель манеру вести обсуж-
дение в одиночестве. Возможно, они чувствуют, что нет людей, достойных того, чтобы вести с ними
беседу. Я боюсь, что практика философствования в такой весьма высокомерной манере может ока-
заться симптомом упадка рациональной дискуссии. Без сомнения, Бог, как правило, разговаривает
только Сам с Собой, потому что у него нет никого, с кем стоило бы поговорить. Однако философ
должен сознавать, что он нисколько не более богоподобен, чем любой другой человек.
Широко распространенное убеждение в том, что так называемый «лингвистический анализ» явля-
ется истинным методом философии, имеет несколько интересных исторических причин.
Одна из таких причин коренится в совершенно верном мнении о том, что логические парадоксы
типа парадокса лжеца («Я сейчас лгу») или парадоксов, обнаруженных Расселом, Ричардом и други-
ми, требуют для своего решения использования метода лингвистического анализа с его известным
разделением лингвистических выражений на выражения, обладающие значением (или «правильно
построенные»), и на бессмысленные выражения. Это верное мнение было соединено с ложной верой
в то, что традиционные проблемы философии возникают из попыток решить философские парадок-
сы,структура которых аналогична структуре логических парадоксов.На этой основе утверждается, что различение между осмысленным и бессмысленным должно иметь главную ценность для филосо-
фии. Ошибочность этого утверждения продемонстрировать не так уж трудно. Для этого достаточно
обратиться к помощи логического анализа. Последний без труда покажет нам, что некоторого рода
рефлексивность или самоотнесенность (self-reference), характерные для всех логических парадоксов, совершенно отсутствуют во всех так называемых философских парадоксах, даже в кантовских анти-
номиях.
Основной же причиной превознесения метода лингвистического анализа, по-видимому, является
следующая. Пришло время, когда многие философы почувствовали, что «новый метод идей»,пред-
ложенный Локком, Беркли и Юмом, то есть психологический, или, скорее, псевдопсихологический, метод анализа наших идей и их чувственного происхождения, следует заменить более «объектив-
ным» методом, менее связанным с генетическими факторами. Эти философы решили, что вместо
«идей», «образов» и «понятий» следует анализировать слова, их значения и способы использования, 8
вместо «мыслей», «мнений» и «взглядов» — суждения, высказывания и предложения. Я готов при-
знать, что эта (17:) замена локковского «нового метода идей» на «новый метод слов» была несомнен-
ным прогрессом, и она в свое время была настоятельно необходимой.
Вполне понятно, что многие философы, видевшие в свое время в «новом методе идей» единствен-
ный истинный метод философии, могли при этом прийти к убеждению, что единственным истинным
методом философии теперь является «новый метод слов». Я решительно не согласен с этим сомни-
тельным убеждением. Приведу по его поводу только два критических замечания. Прежде всего, «но-
вый метод идей» никогда не считался главным методом философии, не говоря уже о том, чтобы быть
ее единственным истинным методом. Даже Локк ввел его только как метод для рассмотрения некото-
рых предварительных вопросов (предваряющих изложение науки этики), а Беркли и Юм использова-
ли его в основном как орудие для ниспровержения взглядов своих противников. Их интерпретация
мира — мира вещей и людей, — которую они стремились оставить нам, никогда не основывалась на
этом методе. Он не был основанием религиозных взглядов Беркли или политических теорий Юма
(хотя в работах последнего он и использовался для обоснования его версии детерминизма).
Самое же серьезное мое возражение против убеждения в том, что «новый метод идей» или «новый
метод слов» являются главными методами эпистемологии, а может быть, по мнению некоторых, и
всей философии, заключается в следующем.
К проблематике эпистемологии можно подходить с двух сторон: (1) как к проблемам обычного, или обыденного, знанияили (2) как к проблемам научного знания.Философы, тяготеющие к первому
подходу, совершенно верно считают, что научное знание не может быть не чем иным, как расшире-
нием обыденного знания. Однако они при этом ошибочно считают, что из двух указанных видов зна-
ния легче анализировать обыденное знание. Таким образом, эти философы стали заменять «новый
метод идей» анализом обыденного языка,то есть языка, в котором формулируется обыденное знание.
Они заменяют анализ зрения, восприятия, познания, убеждения анализом фраз: «Я вижу», «Я вос-
принимаю», «Я знаю», «Я считаю», «Я утверждаю, что это вероятно» или анализом, например, слова
«возможно».
Тем, кто признает правомерность такого подхода к теории познания, я отвечу следующим обра-
зом. Хотя я согласен с трактовкой научного знания как расширения обычного, или обыденного, зна-
ния, я считаю, что самые важные и наиболее волнующие проблемы эпистемологии должны остаться
совершенно незамеченными теми, кто ограничивает себя только анализом обычного, или обыденно-
го, знания или анализом способов выражения знания в обыденном языке.
В связи с этим я хочу сослаться на один из примеров проблем, которые я прежде всего имею в ви-
ду, а именно на проблему ростанашего знания. Небольшого размышления достаточно для того, что-
бы понять, что большинство вопросов, связанных с ростом нашего знания, (18:) с необходимостью
выходят за рамки любого исследования, ограниченного рассмотрением обыденного знания как про-
тивоположного знанию научному. Наиболее важный способ роста обыденного знания заключается
именно в превращении его в научное знание. И, кроме того, ясно, что рост научного знания является